Умница - Хелена Эклин

– Мы точно не знаем, внимательно ли она читала все эти книги, – сказал Пит, почесав затылок. – Может, она их просто листала, чтобы ни с кем не общаться, а теперь у нее появились друзья, и книжки ей больше не нужны.

– Нет, она их читала! – возмущенно возразила я. – Ты был на работе, а я видела все своими глазами. Она часами сидела с книгой, а потом рассказывала мне о прочитанном.

Макнотон явно хотел поскорее закончить разговор.

– С вашей дочерью все прекрасно. Ее уровень чтения вполне соответствует возрасту. Нет никаких причин для беспокойства. С орфографией, пунктуацией, словарным запасом – полный порядок.

– Говорю вам, она знает больше слов, чем многие взрослые, – продолжала я, и мой голос предательски задрожал. Макнотон больше не казался мне милым толстячком из сказок Беатрис Поттер. Нет, он превратился в мистера Макгрегора, пузатого фермера, который с удовольствием охотился на кроликов.

– Милая, – предупреждающим тоном сказал Пит и, погладив меня по колену, обратился к Макнотону. – Что ж, выходит, учебный год начался отлично! – Пока мужчины обменивались рукопожатиями, я молча смотрела на доску настроений, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорвать ее. Кто, черт возьми, вообще сможет выбрать всего один цвет и всего одно чувство? Разве что тот, кто мертв внутри. Но это точно не про Стеллу. Она чувствовала все и сразу, ярко и остро. Ее цвета – индиго, багровый и золотой. Да что там, вся палитра заката!

⁂

На обратном пути я кипела от негодования.

– Он, по сути, сказал, что Стелла – заурядная. Но она совсем не такая! Он даже не попытался ее понять.

– Кажется, тебе очень важно, чтобы Стеллу признали одаренной, – заметил Пит.

– Признание не имеет значения. Она одаренная – это просто факт, как рыжий цвет волос.

– Она умница, но, возможно, не такая гениальная девочка, как мы думали. И, может, это даже к лучшему. Я читал, что детям-вундеркиндам нелегко в жизни: они часто растут несчастными и далеко не всегда добиваются успеха. Счастье все-таки важнее гениальности, разве не так?

– По-твоему, нормально так резко измениться всего за несколько недель? Ты так хочешь, чтобы она вписалась в общество, что даже не видишь, что с ней творится.

– Ты несправедлива, – ответил Пит. – Я уделяю дочери все свое внимание.

Правда, его обещание проводить субботы с семьей продержалось ровно одну неделю – потом они заключили сделку с Home Depot, и работы стало еще больше.

Я думала, что Пит высадит меня у дома и вернется в офис, но он остался. Когда я достала кусок масляного хлеба, он внимательно посмотрел на меня.

– Ты вообще что-нибудь ешь, кроме него?

– Он помогает от утренней тошноты, – раздраженно ответила я. – Меня волнует другое: почему Стелла так много ест?

– Доктор сказал, что с ней все в порядке. Слушай, давай я приготовлю тебе что-нибудь нормальное, с белком…

Я лишь отмахнулась.

– Она все время что-то пишет в своем дневнике. Возможно, у нее гиперграфия, а это симптом…

Пит покачал головой.

– Похоже, тревога – твое естественное состояние.

В этот момент мне пришло сообщение – от врача.

– Анализы у Стеллы в норме, – сказала я. – Никаких проблем с щитовидкой.

Пит промолчал, но вид у него был донельзя красноречивый.

– Хорошо, – произнесла я. – Постараюсь… как ты там говорил? Расслабиться и спокойно вынашивать малыша.

Я поднялась в спальню. Думала лечь спать, но вместо этого залезла на Mumsnet[12] и стала читать посты про внезапные изменения в поведении детей. Оказалось, что адренархе – гормональный скачок, возникающий примерно в семь лет, – порой вызывает у ребенка вспышки ярости. Воздействие тяжелых металлов иногда порождает тревожность и непослушание. Чем больше я читала, тем острее ощущала одиночество. Никто не рассказывал, почему ребенок вдруг может стать покладистым и спокойным. Никто, ни один человек во всем интернете, не понимал моего беспокойства.

Сейчас

19

После второго сеанса с доктором Бофор мне совсем не хочется сидеть у себя в палате, наедине с бесконечными мыслями. Я старательно сцеживаю молозиво для Луны – собрать получается всего несколько капель – и отдаю его на ресепшн. У них есть специальный холодильник: там стоят аккуратно подписанные бутылочки. Хорошо хоть не приходится винить себя в том, что я не кормлю Луну грудью: она родилась недоношенной, поэтому у нее не развит сосательный рефлекс и пока она получает питание через трубочку.

Спускаюсь в холл и вижу елку, со вкусом украшенную белыми гирляндами, серебристыми лентами и хрупкими стеклянными сосульками. Такую не ставят в доме, полном детей, – на ней нет ни обернутых в фольгу шоколадных шариков, ни сосновых шишек, щедро осыпанных блестками. Эта елка напоминает о Рождестве и в то же время будто бы деликатно умалчивает о том, чего мы, мамочки, запертые в этих стенах, лишены и чего нам так не хватает.

У камина (декоративного, судя по отсутствию характерного запаха) сидят две женщины. Одна – с тугим хвостом – наклонилась к собеседнице и что-то горячо ей шепчет. Я сажусь у окна, но все равно слышу все, что она говорит. Женщина объясняет, как важно тщательно мыть руки после смены подгузников. Без этого никак! А вот ее муж этого не понимает, ему лень помыть руки как следует. Она с ужасом думает о том, что, пока она сидит тут, он разносит по всему дому частички фекалий, которые могут быть опасны для близнецов. Руки у нее красные, потрескавшиеся, и она все время их трет. Мамочка, которой она все это рассказывает, пытается читать журнал Elle Dеcor.

Я смотрю в окно на вечерние поля и ощущаю в себе невыразимую пустоту. Неужели я так помешалась на своих навязчивых страхах, что жить со мной стало невыносимо?

Возвращаюсь в палату и звоню Питу.

– Как ты? Как Стелла? – спрашиваю я. Голос у меня дрожит. Раньше мне не приходилось задавать такие вопросы, ведь я всегда была с ними. И ни разу не ночевала вдали от Стеллы, пока не попала сюда. Сегодня мне предстоит вторая ночь без нее.

Пит отвечает, что Луна набирает вес и со Стеллой тоже все хорошо. Рассказывает, что работает из дома, чтобы за ней присматривать.

– А ты как? – осторожно спрашивает он.

– Скучаю по тебе, – признаюсь я.

Пит глубоко и судорожно вдыхает – кажется, пытается сдержать слезы.

Наверное, я показалась ему совсем другой, когда мы познакомились на волонтерском субботнике, на пляже Оушен-Бич в Сан-Франциско. Был туманный день. На песке валялись пустые коробки из-под сока, смятые пакеты от чипсов Doritos и использованные подгузники. Никто из нас, волонтеров, не знал, с чего начинать. И тут примчался Пит с охапкой дорожных конусов и разбил нас на команды, а пляж – на квадраты. Команде, которая первой уберет свой участок, полагалась бутылка шампанского.

– Объединим усилия? – предложил он мне. Я старалась не пялиться на его пухлые губы и мускулистые плечи.

Пит носился по пляжу, словно вихрь, а я методично подбирала каждый фантик. К закату весь пляж уже восхищал чистотой, а ликующие победители потягивали пиво, которое принес Пит. Мы с ним сели поболтать на камень, в стороне ото всех.

– Я знал, что из нас получится хорошая команда, – признался он. – Поэтому выбрал тебя.

– Но ведь мы даже не попали в тройку победителей, – заметила я, пряча замерзшие пальцы под мышками.

– Это потому что мы перфекционисты, – ответил Пит и стал греть мои руки в своих теплых ладонях. Его глаза поражали своей синевой.

На третьем свидании мы отправились в поход. Пит показал мне Большую Медведицу и много рассказывал о своем детстве в прибрежном районе Мендосино: как по утрам он кормил коз, как ему повезло с родителями. Он настоял на том, чтобы мы расстегнули наши спальные мешки, соединили их в один и спали в обнимку.

Теперь, вспоминая об этом, я не могу сдержать слез. Я уже не понимаю, что реально, а что плод моего воображения, но точно знаю, что из-за меня Пит страдает.

– Прости меня, – шепчу я. – Прости.

Пит прочищает горло, и я представляю, как он массирует переносицу, пытаясь успокоиться. Я плачу, а он нет, и я чувствую вину за то, что