Умница - Хелена Эклин

– Это не твоя вина, – говорит он. – Если уж на то пошло, виноват я. Я слишком много работал и не замечал, что происходит дома. Доктор Бофор говорит, что предродовая депрессия может быть такой же тяжелой, как послеродовая. У тебя она была и до рождения Стеллы.

– Неправда.

– Тебя и тогда мучили плохие мысли. Помнишь Гумбольдт-Редвудс[13]?

Я уже совсем забыла об этом.

На седьмом месяце моей беременности Стеллой мы с Питом полетели к Дайан и, словно в знак прощания со старой жизнью, отправились в поход – это был наш последний отпуск вдвоем. Мы доехали на машине до места, где, как я думала, получится разбить лагерь, но выяснилось, что это всего лишь начало тропы. А до лагеря нужно идти по бездорожью где-то полмили. Нам пришлось перебираться через ручей, а потом еще петлять по густому и темному лесу.

Лагерь мы нашли на закате. К счастью, до наступления темноты еще оставалось время, и мы успели поставить палатку, а потом Пит отправился к машине за вещами. Чтобы отпугнуть медведей, он во все горло пел «Here Comes the Sun»[14] (любовь к The Beatles досталась ему от отца). А я сидела и смотрела, как вокруг сгущаются сумерки. Когда Пит наконец принес вещи, мы поняли, что он забыл в машине мою подушку для беременных. На этом сроке я могла спать, только подложив ее под колено, чтобы на живот ничего не давило. Пит заверил меня, что ему совсем не сложно за ней сходить. Я напряженно слушала, как его песня затихает вдали.

А потом он пропал.

Я потеряла счет времени – мой телефон остался в машине, а часов у меня не было. По ощущениям прошло минут двадцать.

– Пит? – позвала я. – Пит? Пит! – Меня охватила паника: а вдруг с ним что-то случилось? Вдруг он заблудился или подвернул ногу? Или на него напал голодный медведь?

Я звала его до хрипоты. В какой-то момент я огляделась, и мне показалось, что деревья окружили меня сплошной стеной – минуту назад позади меня была полянка, а теперь все заполонил собой дремучий лес. Я споткнулась и упала на четвереньки, потом с трудом поднялась, всхлипывая от страха.

Я оказалась в ловушке. Я понимала: даже если я доберусь до начала тропы, оттуда еще целую милю идти до ближайшей асфальтированной дороги, к тому же в такой поздний час там вряд ли получится поймать машину. Мы ведь забрались в дикие места, подальше от цивилизации. Людей я встречу в лучшем случае ранним утром, и то если повезет. В этом огромном лесу потеряться проще простого.

Я вернулась в палатку, пока еще можно было хоть что-то разглядеть, и спряталась внутри. Меня била дрожь. Нет, Пит не заблудился, а бросил меня, потому что я слишком нервная и требовательная. Потому что я – избалованная, зацикленная на себе особа, тиранка, неспособная уснуть без специальной подушки. Он ушел. Никто никогда не заботился обо мне так, как он, – и уже не будет.

Я забралась в наш спальник, составленный из двух мешков, и закуталась в него поплотнее, пытаясь согреться. Я снова осталась одна, как в те дни, когда источала радиацию. И снова почувствовала себя брошенной и никому не нужной.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Пит забрался в палатку и нежно обнял меня.

– Прости, детка, – сказал он. – Шел к машине, отвлекся – и свернул не туда в темноте. Я так за тебя волновался! Ты не слышала, как я тебя звал?

– Это я тебя звала. Аж сорвала горло.

Пит тяжело вздохнул.

– Наверное, я был уже слишком далеко. Черт, это ж надо так заблудиться. Думал, буду плутать всю ночь. Но потом наткнулся на ручей, пошел вниз по течению, нашел место, где мы его переходили, а там уже смог сориентироваться. Прости, детка.

– Тебя так долго не было, – прошептала я.

– Всего сорок пять минут, милая, – ответил Пит.

– А казалось, что вечность.

Пит снова вздохнул, досадуя на себя.

– Чувствую себя полным идиотом. Я же вроде опытный походник, а заблудился в миле от палатки.

Я расплакалась.

– Я думала, ты меня бросил.

Пит обнял меня крепче.

– Никогда в жизни. Я люблю тебя. Как ты могла так подумать?

Я потянула его в наш спальник и прижалась к нему. Пит уткнулся мне в волосы и прошептал:

– Я никогда тебя не оставлю, никогда, никогда.

Теперь, прижимая телефон к уху, я мечтаю лишь об одном – чтобы Пит снова меня обнял. Нелегко же быть моим мужем.

– Мне до сих пор стыдно, что я тогда в тебе усомнилась.

– Ничего страшного, я не обиделся. Ты ведь тогда боялась даже лака для ногтей, помнишь?

– В нем были фталаты, – говорю я. Во втором триместре я выбросила всю косметику и почти все средства для ухода, уверенная, что иначе Стелла родится инвалидом.

Попрощавшись с Питом, я сажусь на кровать и прислоняюсь к изголовью. Рельефная вышивка на одной из декоративных подушек больно вонзается мне в спину. Вспоминаю о том, что именно во втором триместре я поняла, что масляный хлеб приносит мне вред.

Тогда

20

Врач провела датчиком по моему округлившемуся животу.

– Меня беспокоит размер малыша на вашем сроке. – Шла уже двадцать первая неделя. Врач нахмурилась, пристально изучая изображение на мониторе. – Вам нужно увеличить калорийность рациона.

Ее слова были как гром среди ясного неба. Все эти недели мой девиз звучал так: «расслабляюсь и спокойно вынашиваю ребенка»; поэтому я ожидала услышать только хорошие новости.

– А с малышом все в порядке?

– Вы чувствуете, как он шевелится?

Я кивнула.

– А как тошнота? Стало легче?

– Иногда есть ощущение, что меня вот-вот вырвет, но до дела не доходит.

На стене кабинета висела пробковая доска, украшенная фотографиями новорожденных: девочек с розовыми повязками на крохотных головках, мальчиков в комбинезонах с роботами. Глядя на них, я внезапно подумала, что и внутри меня растет такая же кроха – будущий братик или сестренка Стеллы. Вот только беременность казалась мне бесконечной битвой с тошнотой и слабостью.

Врач снова нахмурилась.

– Обычно токсикоз проходит во втором триместре. Вы что-то пробовали, чтобы его облегчить? – Она скользнула взглядом по записям в моей медкарте. – В первом триместре вам назначали прометазин. Не помог?

Я покачала головой.

– Нет. Помогает только хлеб, приготовленный по определенному рецепту.

– Пищевые пристрастия беременных – это что-то! – с улыбкой отметила врач. – Я вот обожала свежевыжатый апельсиновый сок. Исключительно свежий, другого не надо. – Ее взгляд задержался на моих костлявых бедрах. – Что еще вы едите?

– Ничего. Только этот хлеб. Он помогает справиться с тошнотой, а потом я сплю часами.

– В наше время хлеб многим портит жизнь.

У меня опять задергалась мышца под глазом. В последнее время такие приступы участились. Я приложила холодные пальцы к щеке.

– Мне никогда не портил.

– Беременность меняет организм. Больше ничего не едите, говорите?

– Мне ничего не хочется, – уточнила я.

Доктор бросила на меня неодобрительный взгляд:

– Неудивительно, что вы чувствуете слабость. Вам нужно питаться разнообразно, включить в рацион все четыре группы продуктов. Когда вы едите этот ваш хлеб, организм моментально перерабатывает содержащийся в нем сахар, а потом уровень глюкозы резко падает – отсюда и сонливость. – Она протянула мне яркую брошюрку с советами по питанию для будущих мам. – Попробуйте на несколько дней отказаться от глютена. Если у вас непереносимость, он может лишь усугублять тревожность и депрессию.

Я села на кушетке, стиснув одноразовую простыню, которой была прикрыта моя грудь.

– Но у меня нет депрессии. Я счастлива. У меня чудесная дочь. И скоро появится еще один ребенок. Я счастлива, правда… – я умолкла, понимая, что уже начинаю заговариваться.

Итак, с хлебом придется завязывать.

Раньше я всегда посмеивалась над людьми, которые отказывались от глютена, думала, что они просто ищут легкий способ похудеть. Но теперь, после врачебного комментария, связь между хлебом – а я ведь и впрямь ела только его – и моей вялостью стала для меня очевидной.

Дома я нашла последний кусок масляного