Умница - Хелена Эклин

горят. Перед входом пытаюсь привести себя в порядок: приглаживаю волосы, расправляю плечи. А вот с белой пижамой, обувью без шнурков, отсутствием верхней одежды, обветренными щеками и онемевшими руками ничего не поделаешь.

Внутри тихо. Несколько пожилых пар спокойно выпивают. Каждое мое слово звучит как из рупора. Меня слышат все. Обращаюсь к усталой женщине за барной стойкой.

– Здравствуйте, простите, пожалуйста. Мой телефон разрядился, а мне нужно вызвать такси. Можно воспользоваться вашим? Я заплачу.

Но тут я понимаю, что для оплаты мне нужно приложение в телефоне, который вряд ли включится после падения. Подступает паника: как же я доберусь до Лондона без денег?

Женщина смотрит на меня с подозрением.

– Такси? Куда вам нужно? – Она явно пытается понять, не сбежала ли я из психушки. Справедливые опасения.

Я обнимаю себя руками, пытаясь унять дрожь. У меня нет ни ключей, ни денег и, похоже, совсем не осталось друзей. Как я дошла до жизни такой, что мне даже не к кому обратиться за помощью? Женщина смотрит на меня с тревогой.

– Успокойтесь, вы же вот-вот хлопнетесь в обморок. Я сделаю вам чаю. – Она начинает суетиться за барной стойкой.

Чай придает мне сил. Теперь я знаю, кому позвонить. Пять дней назад я родила, а живот у меня все еще округлый, как будто я на шестом месяце. Кладу руку на него и натягиваю смущенную улыбку.

– Знаете, беременность сделала меня ужасно рассеянной. Совсем уже! Выскочила за молоком и оставила дома ключи, деньги, все на свете. Позвоню маме – она будет хохотать надо мной до слез.

Женщина расслабляется.

– Телефон здесь, милая. Что ж вы без пальто? Совсем замерзли. У меня с первенцем та же история была – вечно все забывала. Даже день недели.

Я до сих пор не знаю, где нахожусь, поэтому прошу женщину написать адрес паба, «чтобы мама могла за мной приехать». Оказывается, я в Суррее. До дома ехать часа два, даже меньше.

Звоню в справочную и узнаю номер Ирины. Она нужна мне так же, как когда-то я ей. Она не стеснялась это показать. И я тоже не буду. Набираю ее номер, и она отвечает, пусть и не сразу.

– Мне нужна ваша помощь. Можете меня забрать?

– Как малышка?

– Она в порядке. Я в Суррее, мне нужно домой.

– Звонить такси.

– У меня нет денег, а телефон разрядился. Я возмещу расходы, как только смогу.

Она недоверчиво фыркает.

– Это не мой работа.

– У меня больше никого нет. Пожалуйста.

– Ладно, я приехать, маленький дурочка, – огрызается она.

– Спасибо, – говорю я, надеясь, что в этом ее «маленькая дурочка» была хоть капля тепла. Женщина за барной стойкой, несомненно, слышала каждое слово нашего разговора. Уверенная, что у меня ужасные отношения с «матерью», она угощает меня арахисом, хотя я его не хочу, и настаивает, чтобы я надела старую флисовую кофту.

– Я в ней мусор выношу.

В тепле мой телефон включается. На экране появляется значок разряженной батареи, и женщина даже дает мне зарядное устройство. Паб закрывается в одиннадцать. Они с мужем идут наверх спать, но разрешают мне остаться и дождаться «маму».

Я начинаю согреваться, но отражение в зеркале туалета возвращает меня в реальность. На меня смотрит женщина с безумными глазами – бледная, изможденная, с раздутым животом. Волосы торчат в разные стороны. На правой руке повязка, а на ней расплывается пятно алого цвета. Наверное, кровь пошла, когда я спускалась по веткам глицинии. Я смачиваю пальцы водой и провожу ими по волосам. Надо держаться.

Ирина выводит меня из полудремы. Оказывается, я уснула на потертой скамье неподалеку от барной стойки.

– Который час?

Она указывает на свои тщательно нарисованные брови.

– Ты думать, это лицо появляться просто так? – Она щелкает пальцами.

– Я не жалуюсь, – спешу оправдаться я. – Спасибо, что приехали за мной.

– Я тебе не шофер, – бурчит она, направляясь к машине, а я послушно иду за ней.

– Спасибо, что приехали, – повторяю я снова.

Дороги почти пусты, но Ирина ведет машину так, будто участвует в гонке без правил. Она игнорирует знаки и жмет на газ при виде светофоров. Когда она пролетает второй перекресток на красный свет, я не выдерживаю.

– У вас в Азербайджане так принято ездить, что ли?

– Конечно, – отвечает она. – Дома мы ездить по обе стороны, в любой направлении, без светофоры. Не успеть увернуться – авария. – Она внезапно убирает руки с руля и громко хлопает в ладоши. Я в панике тянусь к рулю, но она одергивает меня, словно ребенка, лезущего куда не следует, и снова берет управление в свои руки. – Хотя мы ездим не на машинах, только на ослах и телегах. – Я замечаю, как дернулся уголок ее губ, и понимаю, что она шутит. Раньше я такого за ней не замечала. – Мой машина, мой правила. Тебе не нравится – ты идти пешком.

– Просто немного нервничаю, – признаюсь я.

– Я не нервничать, – говорит Ирина. – Тебе надо поесть. Открывать банку под ногами.

Я наклоняюсь, нахожу старую жестяную коробку из-под крекеров и снимаю крышку. Внутри лежат коричневые прямоугольники, похожие на печенье.

– Тер халвасы, – объясняет она. – Хорошо для энергия.

Я откусываю кусочек – он очень сладкий, с привкусом корицы и чего-то цветочного. Сахар ударяет в кровь, мозг просыпается, мысли становятся яснее. Ирина «не нервничает». Может, в этом и есть ее секрет? Вот почему она смогла пережить столько горя и спокойно рассказывать о нем. Вот почему она не сдалась.

Можно любить своего ребенка и не разрушиться после его утраты. А можно любить ребенка и разрушить его самого. Но даже если любовь Ирины изуродовала жизнь Бланки, это недостаточное основание, чтобы свести с собой счеты.

Я открываю на телефоне фотографию страницы из дневника и, спотыкаясь на каждом слове, читаю:

– Yes atum yem ayd mardun. Кажется, это значит «Я ненавижу этого человека», да?

Ирина хмыкает, даже не пытаясь скрыть насмешки над моим произношением. Ее взгляд падает на экран. Не включая поворотников, она резко сворачивает на обочину. Потом молча берет мой телефон и пристально всматривается в изображение.

– Это почерк Бланка. Где ты взять это?

– В комнате Стеллы, – уклончиво отвечаю я. – Там только эта фраза на армянском. «Я ненавижу этого человека». Ее повторили десятки раз.

– Это один перевод, – говорит Ирина. – Можно переводить так: «Я ненавидеть этот мужчина».

Внутри меня что-то холодеет. Это новое обстоятельство сужает круг поиска до одной-единственной фигуры, стоящей в тени.

– Почему дневник Бланка в комната Стеллы? – голос Ирины становится требовательным. – Почему она оставлять его там?

Я вспоминаю хижину в лесу, мужа, запертого в печи, и долгий путь через горы. Если кто и способен поверить в невозможное, так это Ирина.

– Это дневник Стеллы, – отвечаю я. – Но теперь она пишет, как Бланка. По-армянски.

Затаив дыхание, я жду, когда Ирина вынесет приговор, о котором я уже очень давно думаю: Бланка вселилась в Стеллу.

– Может, она видеть почерк Бланки и скопировать, – предполагает Ирина, и в моей душе все обрушивается. – Стелла очень умный девочка. У нее ум острый, как нож. Могла найти армянский в интернет. Зачем – я не знать.

Все рушится. Вновь. Как с доктором Бофор. Я думала, что у меня есть неопровержимые доказательства того, что Бланка завладела Стеллой. Но, как всегда, моих улик недостаточно. И то, что восьмилетний ребенок за ночь освоил сложное письмо, еще ничего не значит, как и чужой почерк в дневнике. Я единственная знаю правду: Стелла одержима. Потому что я ее мать.

Проезжающий мимо грузовик сотрясает машину. Я поспешно включаю аварийные огни, и мы молча слушаем их ритмичное щелканье. Ирина смотрит в зимнюю тьму.

– Кто этот человек, кого она так ненавидеть? – наконец спрашивает она.

– Вот и я гадаю, – отвечаю я, и на душе на мгновение становится легче. Даже если Ирина не понимает всей правды, она все равно может помочь. – Кто он?

И тут меня пронзает страшная мысль: если этот человек причинил Бланке боль, вдруг он навредит и Стелле? Может, Бланка все это время пыталась меня предупредить?

Ирина снова выводит машину на дорогу, а я принимаю решение: нужно поговорить со Стеллой. Точнее, с Бланкой, которая живет