В джунглях Москвы. Роман - Пётр Фёдорович Алёшкин

и тихо разойдутся. Мужчина с женщиной появились чуть раньше двенадцати. Борис чувствовал легкое напряжение в груди, уверенность. Ждал он на том же самом месте, где договаривались. Навстречу им не двинулся. Здесь самое удобное место для него.

– Готово? – спросил он, улыбаясь, когда супруги подошли.

Мужчина кивнул. Усы у него сегодня обвисли сильнее, и смуглая кожа на голове сквозь редкие волосы блестела ярче. Видимо, волновался.

– У нас тоже! – Борис поднял «дипломат», откинул крышку, вытащил левой рукой сказки с обоими конвертами: пустой сверху, с «куклой» внизу, так, чтобы супругам он не был виден. Защелкнул «дипломат», и поставил его на пол между ног. Пустой конверт протянул мужчине: – Положите деньги, я распишусь, и пойдете платить!

Мужчина с женщиной переглянулись, но опасности от того, что они сами положат деньги в конверт, не почувствовали. Мужчина передал женщине конверт. Она открыла сумочку, оглянувшись вокруг, вытащила пачку пятидесятирублевок и торопливо засунула в конверт. Борис вынул ручку из кармана и щелкнул ею.

– Давайте, я распишусь на конверте!

Женщина взглянула на мужчину и настороженно протянула конверт с деньгами Борису. Мужчина в напряжении следил за уверенными движениями Бориса, который положил конверт на книгу и, придерживая его левой рукой, быстро и размашисто расписался. Женщина тоже не отрывала от конверта глаз.

– Сейчас с деньгами пойдете во-он к тому кассиру, – указал Борис рукой в сторону кассы отдела верхней одежды, где продавались дубленки.

Супруги взглянули в ту сторону, куда указал Борис, а он в это время мгновенно перевернул в руке книгу так, что конверт с «куклой» оказался вверху, а с деньгами под книгой. Супруги взглянули на кассу и тут же снова впились глазами в конверт, но подмены не заметили, а Борис продолжал:

– Скажете кассиру, что вы от Володи. Она выбьет чеки на десять дубленок и отведет в подсобку. Там выберете и расплатитесь. По сотне за каждую сверху! – строго предупредил Борис, протягивая конверт с «куклой» мужчине.

Супруги направились к кассе, возле которой толпились люди, а Борис неторопливо вышел из магазина и быстро двинулся к проходному подъезду жилого дома. Подъезд он проскочил бегом. Обман, наверно, уже раскрылся. Сейчас супруги начнут искать его. Он вскочил в свой «жигуленок» и стал петлять по дорожкам меж домами, выбираясь на шоссе подальше от улицы, на которой был магазин. Борис все время посматривал в зеркало, не видно ли суеты сзади… Вроде было спокойно. Он, не останавливаясь, стянул с себя пиджак, выехал на шоссе и помчался на окружную автомобильную дорогу, проскочил по ней до поворота на Ленинградское шоссе и покатил из Москвы, поглядывая в зеркало на идущие следом машины. И вдруг свернул в Химки. Поездил по тихим улицам города, поглядывая назад, выпил два стакана воды из автомата, посмотрел на часы, прикинул: за сорок пять минут заработал десять тысяч шестьсот рублей – недурно! Он, посвистывая, покатил в Москву. В том, что дело это останется известным лишь трем его участникам, он был уверен. Не побегут же супруги в милицию, где у них спросят, для чего им нужно было десять дубленок, и наверняка поинтересуются происхождением десяти тысяч. Трудовые деньги так не бросают!

Операцию эту можно считать завершенной успешно. Надо начинать новую. Гали Лазаревой брат, велогонщик, в воскресенье будет в Крылатском участвовать в гонке на Кубок СССР. Там и познакомиться можно с ним. Давненько хотел Борис сойтись с человеком, часто бывающим за границей.

3

Роман с Ирой спускались под горку в Крылатское. Гребной канал поблескивал внизу рябью воды. День был солнечный, ветреный. По ярко-синему небу густо рассыпались большие толстые клочья облаков, серебристые сверху и грязно-серые снизу, словно ими смахивали пыль, спереди и сзади по тротуарам тянулись люди, переговаривались. В Крылатском сегодня можно было посмотреть кроме велогонки, академическую греблю.

Здание велотрека бабочкой приникло к земле вдали. Чуть ближе зеленело поле лучников с временными, после Олимпиады ставшими постоянными, трибунами, а с боку на берегу поднимались трибуны гребного канала.

На площади виднелись люди; оранжевые, желтые, синие и светло-коричневые ларьки с сувенирами, мороженым, «Фантой», бутербродами; белые столики, окруженные людьми. Роман с огорчением вспомнил, что до получки еще далеко, а у него осталось всего пятнадцать рублей. Деньги уплывали неудержимо! Стыдно было перед Ирой. И то хотелось купить ей, и это, но приходилось жаться. Сегодня Роман поколебался, поперебирал рубли и трешки и взял с собой вначале только шесть рублей. Надо ведь на что-то жить остальные дни, потом помялся еще и сунул в другой карман еще одну трешку. Про запас. Вдруг неудобно будет не тратиться. Алеша, Галин брат, с женой будет. У него денег до черта: задумает что-то жене купить вкусненькое, а он Ире не сможет. Потом моргай! Если не дотянет до получки, а не дотянет он точно, у Егоркина занять можно. Его в больнице и накормят, и напоят!.. И как всегда при мыслях о деньгах, вернее, об отсутствии их, испортилось настроение. Роман нахмурился, помрачнел, и солнце как раз за облако скрылось, и яркий день потускнел. Но когда Палубин вспомнил о Егоркине, мысли о безденежье отошли на задний план. Не повезло Ивану, страшно! А они с Галей ведут себя, будто он пальчик обрезал. Легкомысленные страшно. Хорошо, хоть не отрезали ступню… Он бы, Роман, наверное, стену грыз, если бы с ним такое! А как бы Ира отнеслась, если бы это с ним случилось? Да так же, вероятно, как и Галя. Они обе настоящие. Шли Роман с Ирой под руку, и при этих мыслях Палубин с нежностью прижал к себе руку девушки и посмотрел на нее. Она повернула к нему голову вопросительно.

– Хорошая ты у меня! – улыбнулся он. – Я вспоминал, как ты меня таблетками отпаивала, когда я об Иване сказать прибежал. Я ведь обидел тебя как, оскорбил, а ты все забыла, все простила…

– Тогда я тебя не простила еще, мне тебя жалко было! Ты так дрожал!

– Задрожишь! Увидела бы ты такое!

Солнце выглянуло из-за облака, и снова заиграла, заискрилась вода канала.

– А Галя молодец! – сказал Роман, когда они вышли на площадь возле трибун гребного канала. И неторопливо двинулись к ларькам. До начала соревнований было полчаса, и можно было еще съесть по мороженому или выпить «Фанты». – Не побоялась. Ведь он на всю жизнь может остаться хромым.

Он взял Иру за руку, с нежностью ощущал в своей руке ее тонкие пальцы.

– Как же иначе? – удивилась Ира. – Она же любит его и знает, что он ее любит… Быть по-иному не могло!

– Знала бы ты, как я мучился, когда ты меня выгнала! Как клял себя! Как выть хотелось! Что же я за зверь такой, думал, ведь я люблю ее, люблю, а мучаю.

Ира замедлила шаг и остановилась. Он тоже остановился, не выпуская ее руки, и вопросительно обернулся. Их обгоняли, слышалось гудение голосов на площади. Ира посмотрела на него широко распахнутыми глазами. Солнце светило ей в лицо, ветер шевелил волосы на щеках. И щеки, видно, от солнца, горели, светились тонкой кожей, а глаза быстро влажнели, но Ира не опускала их, не прятала под ресницы, а смотрела на него. И такой показалась она ему ослепительно красивой, нежной, милой и родной, что сердце взбухло в груди и залило его нежностью.

– Ты что? – спросил он нежно, перебирая ее пальцы тихонько в своей руке. Он не понял, почему она остановилась и смотрит на него влажнеющими глазами.

– Ты что сказал? – все глядела она на него.

– Когда? – растерялся он.

– Ты сказал, что меня любишь…

Он почувствовал, как повлажнели и у него глаза, и ответил:

– Я правду сказал…

Вокруг были люди: суетились, разговаривали, даже толкали их, но они были вдвоем.

– И я… – Ира задохнулась, шагнула к нему, уперлась лбом в плечо. – Дороже тебя и Сонечки у меня никого нет…

Он клюнул ее сверху в мягкие, шевелящиеся на ветру волосы. Вдохнул их чистый свежий запах. Они не слышали, как Борис звал их от столика, заставленного желтыми бутылками «Фанты».

4

Они двинулись дальше, натыкаясь на людей, улыбались. Роман испытывал нежность ко всем