В джунглях Москвы. Роман - Пётр Фёдорович Алёшкин

родимая! – и пропела: – Стала водка семь и восемь, все равно мы пить не бросим. Передайте Ильичу: нам и десять по плечу!.. Федя, салют!

– Пропала Русь! – рявкнул басом мужик. – Гуляй, рванина!

Мурашки у Егоркина пробежали по спине. Захотелось закрыть глаза и выскочить отсюда, забыть, как ужасное видение. Старуха стукнула дном бутылки об стол. Жидкость радостно плеснулась внутри, омыла грязные бока и заколыхалась, успокаиваясь.

– От кого же вы ее прячете? – спросил Иван, скрывая брезгливость. – От себя?

– Ага, не от кого? Только отвернись, Верка враз вылакает…

– Кто? Внучка?

– А то кто же.

– Ей же четырнадцать, кажется, – взглянул на Галю Иван.

– Бедовая растет, курва! – радостно объявила старуха. – Похлеще мамаши будет… Оторви да брось!

– А мамаша ее где?

– Мамаша далеко! Аж за Воркутой комаров кормит.

– Завербовалась?

– Умчали на казенный кошт, аж на пять годочков. – Голос у старушки погрустнел. – Довели, обсевки, – взглянула она на Федьку.

– Не я, – буркнул тот, не отрываясь от своего важного дела. Он поставил четыре стакана рядышком и старался разлить мутную гадость поровну. С первого раза это ему не удалось, и он переливал из стакана в стакан, добиваясь полной справедливости.

– А папаша где? – расспрашивал Егоркин.

– Поди узнай… Вот он, может, и есть папаша, – снова весело ткнула старушка кулачком в бок Федору. – Признавайся, ты?

Он как раз закончил свое дело и буркнул:

– Не я… Я свое дите знаю… Это не мое. Оно уже было… Налетай, – скомандовал он басом и первым схватил стакан.

Старуха живо подняла другой.

– Пьем за главного бича Леонида Ильича, – объявил Федька. – Хватайте! – недоуменно взглянул он на Ивана и Галю.

– Погодите, – остановил Егоркин. – Бабуль, ты помнишь, что почти два года за квартиру не платишь?

– Я не квартиросъемщица, – радостно взглянула на него старуха.

– Как? А кто же хозяин? – опешил Иван.

– Шурка, дочка моя.

– Почему она не платит?

– Так она же в Воркуте.

– Ну да, – растерялся Иван. – А кто же платить должен?

– Шурка. Она квартиросъемщица.

– Но она же в Воркуте.

– Я и говорю…

– Но вы-то здесь живете?

– Здесь.

– Тогда платить надо…

– Я в дочкиной квартире живу… Не-е, ты воду не мути, пришел, пей, – засмеялась старушка. – Я дошлая, ты меня не собьешь!

– Она не крати… не квати… – попытался вмешаться Федька. – Она не это самое… Понл… Пей… И пропади все пропадом!

– Тут без милиции не разобраться, – взглянул Иван на жену. – Пошли! – поднялся он.

– Девчонку жалко, – сказала Галя. – Пропадет в этом омуте. Спасать надо.

– Это Верка, что ль? – усмехнулся Федька. – Верка пропадет? Она тебе сейчас двадцать очков даст… Ты, может, и не нюхала, а у ей два аборта за плечами… За Верку беспокоиться не след…

– Вот мразь! – брезгливо произнес Иван о Федьке, как об отсутствующем. – И ведь не убедишь его, не поймет, что он мразь… Действительно, обсевок!

Они повернулись и пошли из кухни. Гадко на душе было и мерзко. Старушка семенила следом, говоря:

– Вы не сердитесь на Федьку. Может, он что не так ляпнул… Простите его. Он ить не всегда такой был, головастый мужик был. Председатель! Таким колхозом ворочал… Орденов у него страсть: и за войну, и за колхоз… Мы с ним с одной деревни, с-под Куйбышева… Море там строили, и деревню затопили. Стронули нас с места – и пошло кутырком… Я ить тоже замужем была, веселая была. А тута в Москве сошла с колес…

– Галина Степановна, – остановился у выхода Егоркин, – а ведь не дочь вашу судить нужно было, а вас! Вы ее сгубили, и внучке уж, считай, жизнь сломали!

– Правильно, правильно, детка! Я и в суде это говорила. Не послушали…

Егоркин захлопнул дверь.

– Расскажи кто… – проговорил он мрачно, – ни за что бы не поверил… Ох, как гадко!.. И я тоже… Судья выискался…

4

– Девочки, что делается! Ой! – воскликнула Валя Сорокина, врываясь в технический кабинет. Лицо у нее было возбужденное, красное. – Послушайте! – приоткрыла она дверь.

Девчата замерли за своими столами, вытянули шеи. Женские визгливые выкрики донеслись до них, ругань. Дверь вдруг распахнулась, ударила Валю, чуть не сбила ее с ног. В кабинет влетела Люба, секретарша.

– Я боюсь! – округляя в ужасе глаза, проговорила она. – Они сейчас волосы друг у друга рвать начнут. Жуть!

– Кто? Кто? – спрашивала Галя, не понимая, что происходит.

Она в последнее время вычитывала, сравнивала перепечатанные отчеты, наряды рабочим оформляла, принимала квартиры. Дел много навалилось, а тут полосой пошли переезды. Люди улучшали жилплощадь, переезжали в новые квартиры. Участок Галин плох был еще и тем, что в пятиэтажки люди надолго не поселялись. Занимали в них квартиры в основном те, кому надо было перебиться два-три года в ожидании хорошего жилья. Пятиэтажки, как гостиницы, только успевай выписывать, принимать квартиры. Прими формально, не заметь, скажем, разбитую раковину – и плати за нее из своих ежемесячных девяноста рублей. Вообще-то, каких там девяноста, вычтут подоходный да за бездетность – и получай семьдесят четыре рубля. Да муж сорок пять приносит, только за квартиру заплатить. Как ни крутишься, на еду с трудом хватает. Поневоле начнешь во всякую щель заглядывать, когда квартиру принимаешь от жильца: как бы что не пропустить, как бы не надул? А каждый жилец уговаривает, уламывает, чтоб приняла без замены испорченных смесителей, разбитых умывальников. Кому хочется оплачивать их? Смалодушничай, прими, а жилец, который въедет в эту квартиру, тебя заставит все заменить. Поэтому в последние дни Гале было не до интриг, которые плелись в ЖЭКе. Некогда было следить, как разгорался огонь соперничества между главным инженером и начальником ЖЭКа. Поэтому она не понимала, кто скандалит, думала, что опять рабочие по дому сцепились, и пыталась узнать: кто?

– Жанка с Нинкой, – отвечала ей Люба.

– Не может быть! – воскликнула Галя. Не укладывалось в голове, чтобы два руководителя, как базарные бабы, сцепились в кабинете так, что визги их за три комнаты слышны.

– Тю! – глянула на нее Сорокина. – Ты где витаешь-то? Они уже неделю при виде друг друга зубами скрипят… Ой, девочки! – отвернулась Сорокина от Гали. Стояла она по-прежнему у входа. – Что я узнала! – Валя понизила голос и округлила глаза. Техники за своими столами подались к ней, чтоб лучше слышать. – Жанка-то в Москву перебралась по фиктивному браку. Да-а! Нашла старичка, записалась с ним, прописалась, а через полгода он загнулся, и поживохивает она с сынком в двухкомнатной квартире…

– Без сынка, – поправила ее Люба. – Он в свою кооперативную только что въехал.

– А ты не знаешь? – повернулась к ней Валя. – Правду говорят, что Борис в аспирантуре учился, а его оттуда и из Москвы за двадцать четыре часа выперли?

– Было такое, – кивнула Люба.

– А за что? – снова спросила Валя.

Ее поддержала толстушка Лида, спокойная медлительная женщина, полная и розовощекая.

– Девчонку изнасиловал… И еще с наркотиками вроде что-то связано…

– Да-а! – ахнула Галя, вспомнив, как Борис набивался к ней в гости.

– За изнасилование стреляют, – сказала Лида с недоверием.

– Дураков стреляют, а кто умеет…

– А как же он в Москву вернулся?

– По лимиту на завод устроился… Год поработал, квартиру купил и аля-улю с завода…

– А из-за чего у них сейчас началось? – перебила Валю молчавшая до сих пор Ася Деркач, имея в виду руководительниц ЖЭКа.

– Жанка примчалась из РЖУ – как ошпаренная, – быстро заговорила Люба. – Вызвала Нинку – и пошло, пошло… Хомут (начальник РЖУ) Жанку наскипидарил…

– Я же говорила вам, помните, – подхватила Сорокина. – Жанка всем жильцам обещает, а доходит до Нинки, она не делает, не положено, сам жилец виноват… Жильцы на Нинку орут – она плохая, Жанка хорошая! Нинка терпела, терпела, да и Хомутову нажаловалась. Он сегодня вызвал Жанку и на кнахт…

– А знаете, – вмешалась толстушка Лида, – говорят, у Хомутова с Жанкой роман был…

– Тю! Да об этом вся Москва…

– Тихо! – перебила Сорокину Люба.

Донесся резкий стук двери. Техники замерли. В коридоре прошелестели быстрые нервные шаги.

– Нинка ушла! – прошептала Люба. – Я пойду!

Она потихоньку выскользнула в коридор.

– Ой, девочки, что будет! – покачала головой Валя Сорокина и почему-то на цыпочках прошла за свой стол.

В кабинете установилась полная тишина. Слышалось, как за окном тихонько урчала легковая машина, и громко