Кляпа - Алексей Небоходов

Валентина не засмеялась. Но и не всплакнула. Она просто посмотрела на него – внимательно. И вдруг подумала, что этот анекдот, при всей его идиотской простоте, про неё. Про её появление. Про её исчезновение. Про всю эту абсурдную историю.

Кляпа сорвалась:

– Валя. Это не кружка сочувствия. Это чёртова чаша капитуляции! Сейчас ты скажешь ему, что он «тебе близок». Потом – «я давно никому так не доверяла». И всё. Скатишься. Мы ж не «Три сестры». У нас здесь миссия, а не психодрама.

Валентина продолжала смотреть на него. Спокойно. Почти мягко.

– Может, и предложу. Ужин. Или мусор вместе вынесем. Он ведь не такой тупой, как кажется, – сказала она.

Паша улыбнулся в ответ – и в этой улыбке было всё: и благодарность, и тишина, и то самое «не страшно». И Валентине вдруг стало сложно. Слишком сложно. Потому что такого взгляда у неё не было давно. Или не было никогда.

Свет в спальне горел тускло, как будто и сам чувствовал неловкость происходящего. Торшер в углу дрожал от сквозняка или от предчувствия своей судьбы. На тумбочке лежала упаковка салфеток, несколько конфет в фольге и провод от зарядки, спутавшийся с какой—то резинкой для волос. На кровати – простынь с героями комиксов, которые явно не давали согласия на участие в этом мероприятии.

Паша, довольный, как человек, которому наконец—то выдали премию за стаж, уже разулся, отбросил носки под кровать и лёг на бок, глядя на Валентину с неподдельным, добродушным любопытством. Как будто ожидал, что она вот—вот достанет фокусную шляпу, откуда появится сценарий их ночи.

А Валентина стояла, как солдат накануне несанкционированного прыжка с крыши. Дрожащими руками она стянула кофту, осталась в майке, тут же подумала, что зря, натянула её обратно – майка зацепилась за бра, который, в свою очередь, пытался сбежать в неизвестность. В голове гремело:

– Дыши. Не думай. Не падай.

Кляпа заговорила с интонацией главного инструктора по позорному выживанию:

– Выгни спину. Не так. Ты сейчас не соблазняешь – ты изображаешь парализованного лебедя на суше. Поясницу! Локти! Не щурься, ты же не на допросе у светильника.

Паша, тем временем, радостно откинул плед, раскинул руки и с доброй простотой сказал:

– Устраивайся. Здесь никто не кусается. Только если очень попросить.

Валентина пыталась залезть на кровать грациозно, но нога соскользнула, пятка угодила в гантель, гантель отскочила, ударила в ножку стула. Стул вздрогнул, не выдержал и начал наклоняться в сторону торшера, который, предчувствуя падение, начал мигать лампочкой. Атмосфера стала походить на дискотеку для пенсионеров в подвале заброшенного ЖЭКа.

Кляпа вопила:

– Только не тронь свет! Свет – это всё, что ещё держит иллюзию цивилизованности! Не дергайся, не дыши, не думай! Ты должна быть соблазнительной, а не как в мультфильме «Чип и Дейл спешат на помощь»!

Но Валентина уже опрокинулась на матрас, соскользнув по простыне, словно по льду. Паша, напротив, выглядел очарованным. Он встретил её как счастливый турист, который не ожидал, но получил апгрейд номера. Улыбка – добрая, широкая, как у дяди, подарившего племяннице пластилин.

Она попыталась выгнуться. Кляпа скомандовала: «Бёдра!» – Валентина дёрнула таз. «Грудь!» – и дёрнулась вверх. «Улыбнись!» – получилось что—то между судорогой и рекламой зубной пасты. Паша, не замечая нелепости, положил руку ей на плечо, наклонился и сказал:

– Знаешь… я чувствую себя… ну, как будто это впервые. В хорошем смысле. По—честному. Без понтов. Просто ты и я.

Валентина вдруг поняла: он правда счастлив. Не из—за формы её носков или изгиба спины. А потому что она здесь. С ним. В этом странном, пыльном, но искреннем пространстве. От этого внутри чуть потеплело. И в то же время захотелось выть.

Она закрыла глаза. Сосредоточилась. Вдох. Выдох. Потянулась к нему – и локтем задела торшер. Тот вздрогнул. Начал мигать, словно пытался отправить сообщение в морзянке. «Уходите!», – возможно, думал он. Или «SOS».

Кляпа стонала:

– Отлично. Всё. Финал. Фиаско. Ты буквально превратила постельную сцену в светотехнический кошмар.

Но Паша только хихикнул. Ему нравилось. Он прижал Валентину ближе, уткнулся носом в её плечо и прошептал:

– У тебя кожа… как у человека. Это приятно. Я думал, всё будет пластмассово, а тут… живое.

И тут, в самый кульминационный момент, когда тело Валентины уже смирилось, свет торшера замигал особенно истерично, потом раздался предсмертный щелчок, лампа погасла, и весь торшер рухнул на пол с металлическим звоном, как последняя нота симфонии отчаяния.

В тишине, в полумраке, под пледом с комиксами, среди гантелей, зарядки и героев мультфильмов, Паша, не поднимаясь, произнёс:

– Ну… зато со светом разобрались.

Валентина рассмеялась. Уже без паники. Просто потому, что всё это было настолько нелепо, что стало родным.

Плед сполз с кровати, как сбежавшая третья сторона, не выдержавшая неловкости происходящего. Простыня под ними была тёплой, немного мятой, с едва ощутимым запахом стирального порошка и тела. Где—то под подушкой щёлкнуло – может, пружина, может, старая ложка, застрявшая в матрасе после чьей—то бурной молодости. Но ни один из них не обратил на это внимания.

Паша держал Валентину за запястье, но некрепко – скорее, как будто боялся, что она исчезнет. Его пальцы были тёплыми, чуть шершавыми, он вёл ими вдоль её руки, почти невесомо, будто проводил по поверхности воды. Он смотрел на неё, не отрываясь, с сосредоточенностью, от которой у неё перехватывало дыхание. В его взгляде не было похоти, не было торопливости. Там была нежность, удивление и осторожность человека, который впервые касается чего—то важного.

Дыхание Валентины сбивалось. Не от волнения – от слишком плотной реальности. Всё, что с ней происходило за последние дни, будто рассыпалось в пыль, и осталась только эта ночь, это помещение с облезлыми обоями, комиксами на простыне и человеком, который не делал вид, что он другой. Он просто был. Рядом.

Паша провёл ладонью по её щеке – медленно, с вниманием, будто проверял, действительно ли она здесь. Она закрыла глаза и кивнула, не произнеся ни слова. Кляпа молчала. И это было самым громким молчанием за весь вечер. Тишина стояла такая, в которой слышны даже внутренние сомнения. Но сейчас они умолкли.

Он вошёл в неё, как входят в воду, которая сначала пугает своей прохладой, а потом обнимает со всех сторон, впитывая. Не резко, не смело, а с осторожностью, с паузой – чтобы она успела привыкнуть. Чтобы не напугать. Чтобы не вторгнуться. Всё внутри у неё сжалось – от неожиданности, от