Охотник за смертью - Наталья Игнатова

– Прямо сейчас, – подтвердила Ася, – с Виталием Макаровичем и дружинниками. Похоже, там действительно кто-то есть. В Поташках ничейная собака потерялась, черная…

– Полкан, – вмешался Виталий Макарович, – ничейный-то он, ничейный, а вроде как здешний, при сельсовете. Вы бы про сатанистов не рассказали, мы бы, может, пару дней его и не хватились. А так я чё-то вспомнил: Полкашку-то с утра не видно. Ни под крыльцом, ни у лабаза. Магазин мы здесь так называем, – добавил он, – лабаз. А он же, Полкан, если не там, то здесь. У лабаза христарадничает, под крыльцом спит.

– Где здесь можно умыться? – Маришка потерла глаза. – Ничего не соображаю.

– Рукомойник вон туда, за дверь и по коридору в укуточке.

– Ага, – она зевнула, прикрыв рот ладонью, – вы идите тогда, я умоюсь и догоню.

– Рюкзаки мы здесь оставляем, – сообщила Ленка.

– «Козлик» мой прямо у крыльца, – добавил Виталий Макарович, – там все поместимся.

Словно подтверждая его слова, снаружи несколько раз длинно прогудел автомобиль.

– Ну все, айда, – скомандовал председатель.

Топоча и оживленно переговариваясь, девчонки двинулись к выходу. За ними, бочком, пролез в дверной проем Виталий Макарович. Здоровущий, все-таки, мужик. Не толстый, а могучий. Как тяжелоатлет на пенсии.

Маришка проводила его взглядом и пошла умываться.

Ей не хотелось ехать на Игошкин камень. Ей не хотелось разгонять сатанистов. Ей хотелось остаться одной. И снова заглянуть в старое зеркало. Она пару раз, без энтузиазма толкнула вверх сосочек примитивного рукомойника и заторопилась обратно в кабинет.

Надо же куртку взять – холодно на улице.

С улицы ворвался в коридор ночной ледяной ветер, и дверь в кабинет захлопнуло порывом сквозняка. Сразу стало темно. Оконце за спиной, в конце коридора, давало слабый, серенький свет, и в воцарившихся густых сумерках квадрат двери, очерченный желтым электрическим сиянием, показался готовым открыться порталом.

Ох, какая фигня! И жуть какая. Может, ну ее, куртку?

– Девочка… – услышала Маришка далекий, встревоженный оклик, – девочка, ты слышишь меня?

Мам-ма… Ой, мамочки! Она ускорила шаг, решив, что куртку – на фиг, все на фиг, – скорее отсюда к людям! Но длинный коридор никак не кончался.

– Девочка! – короткая пауза, потом тот же призыв на английском. – Ты слышишь меня?!

И после короткого, похожего на ругательство словечка, снова на русском:

– Рыжий, будь оно все неладно, они нашли живую кровь и идут на прорыв! Я выхожу.

– Не вздумай! – рявкнул другой голос. Насколько первый был нежным и мелодичным, настолько же этот перекатывался близкими раскатами грома. – Кого они нашли?

– Девчонок. Некрещеных. Их сейчас увезут на эйт трэйсе …

– Пусть везут, – перебил второй. – Девчонок не спасти. А этим ты уйти не дашь. Хельг, ты сильнее их всех, даже с учетом кровавой жертвы.

– М-майлухт[25], Орнольф, ты…

Последовавший за этим поток слов был непонятен, но полон экспрессии, позволявшей однозначно определить их как ругательства.

Маришка уже забыла о том, что собиралась бежать. Разговаривали явно люди. И ругался человек. И речь шла о чем-то… блин, Чавдарова, опомнись, дура! Это тебе не шуточки, здесь все по-настоящему.

– Я сказал, не смей! – вновь прогремел второй голос.

– Вэгр булбох[26]… – уже спокойней ответил первый. – Я выхожу. Девчонок отобью, а эти пусть уходят. Потом поймаем…

– Эй, – осторожно подала голос Маришка, даже сейчас опасаясь говорить громко. Мало ли людей слышат голоса – это еще ничего не значит. А вот когда начинаешь с этими голосами разговаривать, появляется повод задуматься о здоровье, – эй, парни, это вы о каких девчонках?

То что услышала она в ответ, было сказано в унисон и квалифицировалось как ругательство в большинстве языков мира.

– Какого ж, брийн асву[27], ты не отвечала, когда я тебя звал, дура?! – этот голос безукоризненно красиво произносил даже явную нецензурщину. – Собирай подружек и бегите к шоссе! Минуете щит с названием, может, и спасетесь. Быстро!

Быстро? За Маришкой, помимо прочих достоинств, водилось одно наиболее полезное: она никогда не боялась показаться дурой. И возможно поэтому не раз попадала в дурацкие ситуации. Однако сейчас… все было серьезно. Ей казалось, что все серьезно, но как объяснить это девчонкам? Что им объяснять?!

Тем не менее она, не задавая лишних вопросов, бросилась к выходу.

– Подожди… – резко бросил все тот же красивый голос. – Возьми это.

Рядом с лицом засветилась тоненькая как нейлон серебряная ниточка. Один ее конец невесомо качнулся к ладони Маришки. Второй терялся в темноте.

– Беги!

И она побежала. Всем телом толкнула железную дверь, не чувствуя холода, выскочила на улицу. Здесь хватало людей, и света, и возбужденных голосов. Все было реально, все по-настоящему, если бы только не ночь, не пар изо рта, не странное для этого времени, для этого места общее оживление.

Девчонки, слава аллаху, в машину еще не сели, курили неподалеку. Только некурящая Анька забралась в теплое нутро «козлика».

– Ленка… – Маришка сделала пару шагов к подружкам, – Ася… девочки… Надо поговорить. С Анюткой тоже.

– О чем еще разговаривать? – весело пробасил Виталий Макарович, незаметно подошедший сзади. – Вроде, все решили.

У Маришки ноги подкосились. Чуть не упала. Дрожащими руками расстегнула чехол фотокамеры:

– Договоримся, как снимать будем. У нас же не мыльницы, не автоматика, все вручную выставлять надо. А на месте не до того будет.

Ленка пожала плечами, однако махнула рукой Аньке, вылезай, мол, и первой пошла к Маришке. Остальные потянулись за ней. И только Анька, дурища криворукая, возилась с дверцей «козлика», никак не могла понять, что там потянуть надо, чтобы открыть.

– Девочки… – снова выдавила Маришка. Виталий Макарович топтался тут же, с интересом поглядывая на ее камеру.

– Интересная техника, – заметил он в ответ на отчаянный Маришкин взгляд, – не наша, поди.

– Ага, – пробормотала она, – тут все на английском. Ленка… – и заговорила на английском же, кое-как, от волнения позабыв грамматику и большую часть словарного запаса: – Ленка, надо бежать. Здесь опасно. Нас хотят убить. Я точно знаю. Надо бежать к шоссе.