Ревность о Севере. Прожектерское предпринимательство и изобретение Северного морского пути в Российской империи - Михаил Геннадьевич Агапов

В статьях «Камчатка», «Новая Земля», «Сибирь» и других, посвященных крайнему Северу, авторы «Энциклопедии» описывали чудеса сибирской природы и отдавали должное российским ученым – участникам Сибирских экспедиций. В своей совокупности эти статьи формировали специфический образ России. Анализ материалов, посвященных географии и народам России, привел Белисса к парадоксальному выводу, что не европейская Россия и сами русские интересовали энциклопедистов в первую очередь, а окраины страны, населенные разнообразными «дикими» и «варварскими» народами – татарами, остяками, самоедами… и т. д.226

Со своей стороны обладатели и обладательницы российского трона, правящие огромной страной из отстроенного в стиле лаконичного североевропейского барокко города, охотно принимали свою северную титулатуру и подкрепляли ее целым рядом символических жестов – от сооружения Ледяного дома227 до отправки наследника престола в зарубежное турне под именем графа Северного. Именно к этому времени относится возникновение «русского северянства»228. Идея северной империи, вольно и энергично распространяющейся вширь из новой столицы, называемой иностранцами «Северной Пальмирой», сменила идею «третьего и последнего Рима», тесно связанную с древней Москвой как конечным пунктом уединения и спасения «истинной веры»229. Во второй половине XVIII века «северность» стала важным маркером российской имперскости. Г. Р. Державин использовал мотив «всепобеждающей зимы», естественным образом выступающей в сражениях на стороне северян-россов (ода «Осень во время взятия Очакова»), воспевал русских солдат – «в зиме рожденных под снегами» богатырей (ода «На взятие Измаила») и превозносил Екатерину II как «Северную Минерву» («Водопад»)230.

Следует заметить, что в европейской культуре со времен Ренессанса риторическое противопоставление «Севера» и «Юга» осмысливалось как противопоставление «варварства» и «цивилизации»231. Восприятие новой России в этом ключе не было единым. Если такие властители умов, как Монтескье, Дидро и Вольтер, верили в реформаторские устремления российских просвещенных монархов, предрекая время, «когда всякий свет будет исходить к нам с Севера»232, то ученик Монтескье и «энциклопедист» Александр Делейр, вопреки мнению своего учителя, не считал Россию европейской державой, рассматривая ее как деспотическое государство Севера. Он не видел в ней ни преимуществ «варварских» народов (в духе руссоистского образа «благородного дикаря»), ни ценностей «просвещенных» европейцев (в духе политической доктрины Дидро). Более того, экспансионистская политика России, по мнению А. Делейра, несла варварство другим народам. Поэтому философ призывал к разделу России другими северными государствами – Польшей, Швецией и Данией233. По существу, это была проекция собственных имперских амбиций на Россию и страх от возможности их осуществления «варварским» государством. В конце XVIII века Сибирь и Тихий океан стали глобальными ориентирами европейских имперских проектов234.

В то самое время, когда А. Делейр выступал за расчленение России, Екатерина II последовательно поддерживала дипломатический курс президента Коллегии иностранных дел графа Н. И. Панина, известный как «Северный союз» или «Северный аккорд» и направленный на закрепление европейского status quo, главным гарантом которого был прочный союз России с Фридрихом II Прусским. Н. И. Панин стремился к общему посредничеству, которое положило бы конец любым войнам, однако новые экспансионистские планы Екатерины II, принятые в начале 1780-х годов, требовали более решительных действий235. Со времени основания Третьего Севера России в Санкт-Петербурге главной задачей его царственных жителей было, как отмечалось выше, превращение России в транзитную страну для контактов как Севера с Югом, так и Запада с Востоком236, что должно было обеспечить достижение меркантилистского идеала – интенсивной международной торговли с положительным балансом импорта и экспорта237. Именно поэтому вплоть до рубежа XIX–XX веков российские монархи считали приоритетным южное направлением своей политики. Именно на этом направлении велись все крупные войны, развивались торгово-экономическая экспансия и колонизационные процессы. Таким образом Россия включалась в мировую торговлю и колониальную политику238.

Продвижение России на Юг вызвало в сознании современников отмеченное и тщательно проанализированное Л. Вульфом обособление Западной Европы и Европы Восточной: «Польша и Россия более не ассоциировались со Швецией и Данией, а взамен оказались связанными с Венгрией и Богемией, балканскими владениями Оттоманской империи, и даже с Крымом»239. Однако при этом континентальная ось «Север – Юг» не утратила свое значение. Российская экспансия на Юг и позже на Восток была продиктована интересами Санкт-Петербурга как северной столицы. Не случайно знаменитому крымскому путешествию Екатерины II предшествовало ее путешествие по северным водным путям, составлявшим Вышневолоцкую водную систему общей протяженностью почти 800 километров и предназначенным для перевозки товаров с юга в Санкт-Петербург и из Санкт-Петербурга в глубь страны240. Участие России в разделе Речи Посполитой во многом было обусловлено стремлением Екатерины II «спрямить» торговые пути, соединяющие столицу империи с ее южными владениями.

Царица, севером владея,

Предписывает всем закон:

В деснице жезл судьбы имея,

Вращает сферу без препон, —

восторженно писал 21 декабря 1794 года после взятия им Варшавы А. В. Суворов-Рымникский Г. Р. Державину241.

Путешествовавший по Европе в 1789–1790 годах Н. М. Карамзин, «питомец железного севера»242, как он сам называл себя в «Письмах русского путешественника», видел свою миссию в том, чтобы представить своим ученым европейским собеседникам Россию как неотъемлемую часть просвещенного европейского Севера. Во время визита к швейцарскому натуралисту и философу Шарлю Бонне (1720–1793) Н. М. Карамзин пошутил:

«Теперь вы окружены севером», – сказал я, когда мы [датчане Молтке, Багзен, Беккер и я] сели вокруг него [Шарля Бонне]. «Мы многим обязаны вашему краю, – отвечал он, – там взошла новая заря наук; я говорю об Англии, которая есть также северная земля; а Линней был ваш сосед»243.

Таким образом Н. М. Карамзин риторически закреплял место России в кругу передовых государств своего времени, подчеркивая, что все они, как и его родина, расположены «прямо к северу»244. Благодаря усилиям Н. М. Карамзина в программу журнала Le Spectateur du Nord, издававшегося на французском языке в Гамбурге в 1797–1806 годах и посвященного литературе и культуре Северной Европы (Англии, Германии и Скандинавии) была включена и Россия245. Однако в массовом европейском сознании Россия еще долго представлялась периферийной страной, а россияне, что стало клише в эпоху Наполеоновских войн, – реинкарнацией гуннов. Олицетворением этого образа стали дошедшие в 1814 году до Парижа донские казаки, чей атаман, М. И. Платов, уезжая из Труа, бросил членам муниципалитета исполненную насмешливой самоиронии фразу: «Господа, варвары севера, покидая город, имеют честь вас приветствовать»246.

1.2. Инвентаризация имперской северной периферии

В основе петровской модернизации России лежали принципы «имперского камерализма», согласно которым «добрый порядок» достигался посредством рациональной организации государственных учреждений247. Государственный механизм уподоблялся часам. Эту метафору Петру подсказал Г. Ф. Лейбниц: «Опыт достаточно показал, что государство можно привести в цветущее состояние только посредством