Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - Илья Фаликов

Но восторгов это не вызывает — напротив: «О стихах скажу: в тебе пока нет рабочей жилы, ты неряшлив, довольствуешься первым попавшимся, тебе просто — лень. Но — у тебя есть отдельные строки, которые — ДАЮТСЯ (не даются никаким трудом). Для того, чтобы тебе стать поэтом тебе нужны две вещи: ВОЛЯ и ОПЫТ, тебе еще не из чего писать. <…> Слова в твоих стихах большей частью заместимы, значит — не те. Фразы — реже. Твоя стихотворная единица, пока, фраза, а не слово (NB! моя — слог). Тебе многое хочется, кое-что нужно и ничего еще не необходимо сказать». Наверняка полезно ему было узнать такое признание: «Колюшка, я не пишу сонетов и баллад не потому что я их не могу писать, а потому что отродясь могу, и отродясь можа — НЕ ХОЧУ».

Куда проще с небесным юношей говорить о земном. В Медоне Гронский выполняет поручение МЦ — следить за ее жильем, включая кошку. На этом поле он и сам дает образец уверенного слога:

Во вторник утром, надев чулки — подарок В<олконского>, я пошел к Вам. Сперва я зашел в лавочку: любезности с моей стороны, с их: отказ от денег. Тень (исхудавшая) кошки была на подоконнике Вашей квартиры. До того как подняться, пошел к консьержке и уладил все что нужно. Потом поднялся наверх. Впустил кошку. Она искала, что бы поесть, я тоже (для нее); мы ничего не нашли, и, забрав книги и закрыв двери, начал прятать ее в мешочек. Вошла, но хвост и задняя лапа не входили и торчали. Наконец все готово. Ухожу от Вас, прихожу домой. Сперва кормил и поил, потом начал мыть и вот тут-то… Чтобы было ловчее ее купать под краном, обвязал ей горло петлей (мертвой), с таким расчетом, чтобы она если будет рваться, только больше затягивалась. Мытья не было, были мои и ее прыжки, 5–6 разбитых предметов и наводнение в нашей кухне.

У кошки пропала вся ласковость, но она не царапалась. Вдруг петля сильно затянулась и язык кошки высунулся, я ее (петлю) ослабил. Открытое окно — прыжок, я за ней. Оказывается, все кошки, услыша карканье Вашей кошки, собрались под окном, в числе их один кот (полу-ангорский), аристократ и Дон-Жуан. Было их штук 7. Мокрая, с жалкими лапами, намыленной шерстью и дохлыми в ней блохами (я ее сперва мыл бензином), она бежала. Кот за ней (он похож на В.). <…> что-то будет, — наверное 18 котят (en raison 6 pour 1^[180]). Она не мяучит, а каркает, Ваша кошка.

Прочтите это письмо Але, ей будет интересно.

Он собирается приехать, отец не возражает, — в ожидании его приезда МЦ пускается в элегический мемуар (2 августа 1928 года): «Да! Вас ждет здесь большая радость, целый человек, живший в XVIII в<еке>, а кончивший жить в начале XIX (1735–1815) — мой любимец и — тогда — конечно любовник! Charles-Francois Prince de Ligne^[181], на свиданье к которому я в самый голод и красоту московского лета 1918 г. ходила в Читальню Румянцевского Музея — царственную, божественную, достойную нас обоих — и где, кроме нас, не было ни человека. Я тогда писала «Конец Казановы», где и о нем (он был последний, любивший Казанову, его последний меценат, заступник, слушатель, почитатель и друг). Лето 1918 г. — 10 лет назад, я — 23 л<ет>^[182] — тогда у меня появились первые седые волосы. Я сидела у памятника Гоголя, 4-летняя Аля играла у моих ног, я была без шляпы, солнце жгло, и вдруг, какая-то женщина: «Ба-арышня! Что ж это у тебя волосы седые? В семье у вас так, или от переживаний?» Я, кажется, ответила: «От любви». А у себя в тетради записала: «Это — ВРЕМЯ, вопреки всем голодам, холодам, топорам, дровам Москвы 18 года хочет сделать меня маркизой (ЗОМ!)».

Сергей Яковлевич уехал 8 августа, пишет ей уже из Медона: «К Вам собирается Гронский? Узнал стороной». От МЦ муж получает ярлык: «евразийский верблюд». Кажется, он будет редактировать евразийскую газету, но, может быть, это секрет. МЦ сочла нужным поговорить с Гронским о муже: «И С<ережа> породы божественной, только старше тебя в довременном. С<ережа> из чистых сынов Божьих, меньше герой, чем святой. (В тебе совсем нет святости, другое ответвление божества). Для ГЕРОЯ, даже звука этого, С<ережа> слишком — внутри себя и вещей. Он — праведник, а в жизни — мученик. Ты ни то, ни другое, ты — Heroica чистейшей воды: чистейшего мрамора. Ты все то же сделаешь, что и С<ережа>, но по-другому, из-за другого. У тебя — честь, у него — любовь (совесть, жалость: Христос). <…> А ты думаешь я за другим могла бы быть 15 лет замужем, — я, которую ты знаешь? Это мое роковое чудо».

Она высылает Гронскому стихи: