Два брата - Александр Мелентьевич Волков

Очаковский паша дорого поплатился за свою нерешительность. Карл XII нажаловался на него султану, и неудачливому паше был прислан шелковый шнурок, которым он должен был сам себя удавить. Султану из политических соображений важно было поддержать хорошие отношения со шведским королем, а жизнь одного подданного ничего не стоила в его глазах.

Бендерский сераскир,[119] напуганный судьбой очаковского паши, устроил беглому королю торжественную встречу. Он сам выехал к нему со свитой из янычар.[120] Пушки бендерской крепости гремели торжественным салютом, играла музыка.

Сераскир проводил Карла к роскошно убранному шатру; король вошел в него с немногими приближенными, и за ним опустился тяжелый занавес. Начались долгие годы изгнания.

Только в 1714 году удалось Карлу XII вырваться из Турции.

В Бендерах умер Мазепа (вскоре после прибытия туда). Он оставил по себе мрачную память в потомстве. Изменника предали проклятию, и это проклятие в продолжение более чем двух столетий ежегодно повторялось с церковных амвонов.

И даже самое имя Мазепы стало бранным словом на Руси.

* * *

Весть о разгроме шведской армии быстро разнеслась по Европе. Взволновались короли и министры, спутались все расчеты дипломатов: в строй великих держав нежданно вступило новое государство — Россия.

Возведенный на польский престол шведами Станислав Лещинский бежал из Польши, а восстановленный в правах Август II поспешил снова заключить с Петром оборонительный и наступательный союз против Швеции.

11 октября 1709 года был возобновлен союзный договор между Россией и Данией.

Заключить оборонительный союз с Россией поспешил и прусский король. Франция тоже выразила желание, хотя и притворное, заключить союз с Петром I, так как Людовику XIV хотелось подорвать морскую торговлю англичан и голландцев — своих врагов.

Между тем Северная война продолжалась. Летом 1710 года сдалась Рига, осенью предыдущего года осажденная фельдмаршалом Шереметевым. Русские войска изгнали шведов из Польши, отняв у них последний пункт, которым они еще владели: город Эльбинг. Пал Ревель. Россия надежно закреплялась в Прибалтике.

Глава XI

ГОСПИТАЛЬНЫЙ ОБОЗ

Кибитка медленно тащилась по тряской дороге. Надсадно скрипели плохо смазанные оси, под пологом было пыльно и душно, жужжали назойливые слепни.

Илья Марков и двое других вплотную лежали на соломе с солдатскими мешками под головой вместо подушек. Из повозки слышались то громкие, то приглушенные стоны.

Стоны доносились и из других повозок, растянувшихся длинной вереницей. Это раненных в Полтавской битве везли в Питер для лечения. Путь предстоял далекий, а заморенные крестьянские лошаденки едва плелись и от утренней до вечерней зари одолевали только верст сорок.

Марков был очень плох. Он часто и надолго впадал в беспамятство.

Плюгавенький немец Рудольф Готгауз, состоявший при обозе лекарем, неоднократно порывался оставить Маркова где-нибудь в деревушке на попечение бабки-знахарки. Так и кончилась бы жизнь Ильи Маркова, если бы не Торпаков, произведенный за боевые заслуги в капитан-поручики и назначенный начальником госпитального обоза.

Пытаясь отделаться от опасно раненного пациента, лекарь говорил:

— Судьба человека назначена ему от господа бога. Ежели сему солдату предопределена смерть, он ее нигде не избегнет.

— Нет уж, герр Готгауз, ты не мудрствуй понапрасну. Знаешь, кого мы везем? Этих раненых сам государь для леченья назначил за их храбрость. Ведь это орлы! А Марков, коему тебе лень оказывать заботу, — орел из орлов!

Лекарь, чтобы прекратить неприятный разговор, отправлялся к повозке Маркова один или в сопровождении санитара из легкораненых солдат. Возвращаясь, заявлял:

— Герр капитан-поручик прав! Больной Маркофф сегодня чувствует себя лучше.

— То-то! — Торпаков горделиво раздувал усы.

А через три-четыре дня разговор о Маркове начинался снова.

И все же богатырская натура Ильи Маркова выдержала все испытания, и недели через три, когда обоз подходил к Москве, чувствовалось, что раненый выздоровеет.

А многим обитателям госпитальных повозок не суждено было увидеть Питер. Чуть ли не после каждой ночевки за обозом оставалась свежая могила. Скончался от раны в грудь один из товарищей Маркова в повозке, пожилой юрловец.

Торпаков по мере возможности заботился о порученных ему людях. Места умерших он не замещал больными из других повозок, хотя мог этим сократить число подвод. Солома в повозках менялась часто, пища больным давалась легкая и свежая.

За Москвой стало значительно холоднее: надвигался сентябрь. По ночам прихватывало морозцем, утром лошадиные копыта со звоном дробили лед на лужицах; над дорогой висел туман.

В Клину Торпаков ворвался в интендантский склад. С шумом, бранью и угрозами, потрясая царским указом, капитан-поручик вырвал у комиссариатского чиновника три дюжины теплых одеял.

Нет, решительно царь Петр не ошибся в своем выборе, когда назначил капитан-поручика Торпакова начальником госпитального обоза.

За долгие недели дороги Илья Марков сдружился со своим соседом по кибитке Гаврилой Гущиным. Гущин, плотный парень, с волосами, белыми как лен, с голубыми глазами, с частыми веснушками на лице, говорил, сильно упирая на «о».

Родом Гаврила был с севера, из погоста Кижи, расположенного на одном из островов огромного Онежского озера. Государственный крестьянин, Гущин попал в солдаты не по закону. Единственный кормилец матери-вдовы и малых сестер, он не подлежал рекрутчине. Но староста сдал Гаврюху вместо своего сына, на которого падал черед. Гущин сбежал, целое лето прожил на отдаленных островах, питаясь рыбой и дичью. Но когда пришла зима с морозами и глубокими снегами, Гаврила вернулся, его заковали в колодки и отвезли в полк.

Дружки вели долгие разговоры под стук колес и тряску на ухабах. Илья откровенно рассказал Гущину о своих скитаниях с батей Акинфием, и Гаврила, никогда не видавший Куликова, полюбил его. Не раз вырывались у парня слова:

— Эх, был бы с нами батя Акинфий!..

О подвиге Акинфия, отдавшего жизнь за друга, Марков не мог говорить без слез. Илья чувствовал: светлая память «бати» всегда будет охранять его от дурных поступков. Марков твердо решил: поправившись, он будет служить и драться со шведами. Но если заставят его поднять оружие против народа, из плоти и крови которого он вышел, то Илья никогда на это не пойдет, пусть даже грозит ему за это самая лютая казнь. Так поступил бы Акинфий, так сделает и он, Илья.

В туманный сентябрьский день обоз не спеша въехал в новый город Петербург и пошел колесить по городу, разыскивая военный госпиталь.

Торпаков был в Петербурге лет пять тому назад и теперь смотрел и удивлялся. На островах, где были только землянки да палатки, по бокам широких прямых улиц поднимались дома. Главы церквей четко