Азеф - Валерий Шубинский

В сентябре — начале октября 1905 года вся централизованная террористическая деятельность была прекращена по «профилактическим» причинам — из-за дела Татарова и его расследования.

17(30) октября произошло событие исторического значения, опять-таки заставившее террористов попридержать коней.

Еще 6 августа был издан манифест о созыве законосовещательной Государственной думы. Это был едва ли не предел того, о чем могли мечтать либералы в конце 1904 года, — но в середине 1905-го это уже никого не устраивало. В сентябре Николай II серьезно думал о бегстве из России. Вильгельм II, будущий злейший враг, готов был предоставить ему убежище. В октябре беспорядки продолжались. Бастовало два миллиона человек, в том числе на железных дорогах, «аграрный террор» охватывал все новые территории.

И вот 17 октября — очередной рубеж, на сей раз принципиальный: Манифест о совершенствовании государственного порядка:

«…Великий обет Царского служения повелевает НАМ всеми силами разума и власти НАШЕЙ стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для Государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, МЫ, для успешного выполнения общих намечаемых НАМИ к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего Правительства.

На обязанность Правительства возлагаем МЫ выполнение непреклонной НАШЕЙ воли:

1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив этим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.

3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выбранным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от НАС властей».

На практике это означало, что Россия перестала быть абсолютной монархией. Закончился многовековой этап ее истории, начался новый. Исполнились мечты русских интеллигентов.

Эмигрантская Женева торжествовала, но — со сложным чувством. Революционеры не могли сойтись в том, что делать дальше.

Сложные чувства охватывали и эсеров, собравшихся у Гоца. Сам Михаил Рафаилович испытывал эйфорию и от сомневающихся отмахивался: дайте порадоваться хотя бы день! Минор рвался в Россию. Натансон, который приобретал в партии все большее влияние, был настроен скептически. Савинков говорил, что теперь-то и надо усилить террор, «добить» правительство беспощадными ударами. Чернов и Шишко возражали ему: нет, террористическую деятельность надо приостановить, но Боевую организацию не распускать, «держать под ружьем».

А Азеф?

Азеф выступил за прекращение террора.

«„Толстый“ сделал удивившее многих заявление: он, в сущности, только попутчик партии; как только будет достигнута конституция, он будет последовательным легалистом и эволюционистом: всякое революционное вмешательство в развитие стихии социальных требований масс он считает гибелью, и на этой фазе движения оторвется от партии и простится с нами: дальше идти нам не по дороге»^[171].

В сущности, вполне последовательная позиция «кадета с террором». Другое дело, что о конституции все-таки говорили в сослагательном наклонении. Неизвестно было, куда повернут власти.