Это - Фай Гогс

– Хорошо, Лу. Допустим, с кошелками малыш взял верную сторону. Допустим также, что я прикинусь простачком и приму на веру эту твою дичайшую архиересь – мол, раз он создал создавшего его самого, то он стал причиной самого себя – первопричиной, иными словами. Но ведь этого мало! Ему еще надо было создать все и всех, – включая нас! Объясни мне, как?

– А проще простого, Кэл. Как ты помнишь, многие поколения нашей семьи следовали одному железобетонному правилу: с самого раннего возраста мы требовали от наследников подробнейшим образом прорабатывать обстоятельства рождения и воспитания их персонажей, пытаясь таким образом купировать риск возникновения миров, полностью отличных от предшествующих. Помнишь?

– Помню.

– Но в последнем случае все правила сразу покатились к черту в тартары. Джо по малолетству даже не потрудился придумать хоть какой-то предыстории его появления на свет. Вот и получается, что примерно двадцать один год тому назад Диего просто возник из ниоткуда. Появился на несуществующей пиратской шхуне посреди несуществующего Саргассова моря. Это значило, что разобраться с тем, что же он есть такое, ему предстояло самостоятельно…

– …А с этим у него сразу же возникли сложности, – подхватил поверенный, всегда считавший собственное молчание оскорблением для ушей аудитории. – Он оказался лишен самого главного – сердечной заботы матери и отца, благодаря которой обычным детям легко удается определить свои границы. Заглотив полкоробки какого-нибудь ноунейм-конструктора, они удостаиваются поощрительного похлопывания по кругленькому животику; но пусть только попробуют лизнуть шлем Кайло Рена из юбилейного леговского набора, и на их нежную шелковистую головку обрушивается весь ужас родительского отмщения!

Но маленькому Диего было куда сложнее. Пришлось начинать с самых азов, и наш мальчик не стал размениваться на пустяки, с ходу сотворив… небо и землю? Так, что ли?

– Кэл, а помнишь тот свой метод, который ты кокетливо называл «обратной сакрализацией»?

– Помню.

– Помнишь, как ты однажды воспользовался моим кризисом веры…

– …очередным…

– …моим очередным кризисом веры и познакомил меня с одним конченным отморозком – хотя до этого типа ему было далековато, Кэл! – а потом долго убеждал меня, что на самом деле он чуть ли не ангел, спустившийся с небес? А когда я наконец поверил тебе – тогда ты мог убедить меня в чем угодно, Кэл! – и во всех его закидонах начал видеть непостижимую мудрость божию, что ты мне тогда сказал, помнишь?

– Что парню приходится вышибать башли Дона Витторио из должников Дона Витторио, чтобы они не перестали быть башлями Дона Витторио, став башлями должников Дона Витторио? Я помню, Лу.

– А что еще ты мне сказал, Кэл?

– Что мудрость божья кажется нам непостижимой только потому, что она до неправдоподобия рациональна.

– А потом?

– Что сам я этой книги не понимаю, но уверен: в ней изложено подлинное знание, причем изложено самыми простыми словами. Ты к чему клонишь?

– Давай предположим, что мальчишка действительно создал небо и землю. Но не находишь ли ты странным, что уже на следующий день «творения» он сам потом описал вторичное создание неба, слегка переборщив, на мой вкус, с нарочитыми архаизмами?

– Нахожу, Лу. Как и все.

– И напрасно. Только представь нашего крошку лежащим, как и подобает всем новорожденным, на спине, одинокого, беззащитного и слепого…

– Боже, Лу, ну как же это я сам… Под первым «небом» и первой «землей» он всего-навсего имел в виду верх и низ?

– Да.

– Выходит, что уже тогда он отлично осознавал топологическую сущность этих «земли» и «неба»? «Земля была безвидна и пуста»! Собственно, это и означает, что наверху к тому времени не было ничего, кроме безвидной тьмы, а внизу ничего, кроме пустой бездны!

– Так и есть, Кэл, география тогда была чисто условной. Затем наш малыш предпринял первую попытку как-то локализовать в этом темном, и судя по всему, лишенном краев пространстве то, что он воспринимал как свое «я». «И дух божий носился над водою». Что это значит? А вот что: где-то посредине между тьмой и бездной он первым делом соорудил некую поверхность, которую назвал «водою». Предположу, что водой эта поверхность стала, когда Ди впервые ощутил разницу между мокрым и сухим, за что нам придется сказать отдельное спасибо Джо…

– …не озаботившегося снабдить кроху хотя бы подгузниками? О, Лу…

– А теперь зададимся вопросом: что конкретно он подразумевал, говоря об этой «воде», над которой, по его уверениям, «носился» его «дух»? Может быть, это как раз и была та самая Лета, река забвения из подземного царства Аида? Возможно, поверхность этой «воды» в его представлении была чем-то таким, что отделяло памятование от беспамятства, или, в более широком смысле, существование от несуществования?

– В таком случае получается, что «над водою» следует считать его самым первым напоминанием о необходимости пребывать в бодрствовании где-то посередине между «небом» и «землей» – то есть между прямыми противоположностями. И кому, спрашивается, предназначалось это послание, как ни ему же самому – учитывая, что никого другого тогда попросту не существовало?

– Все верно, Кэл. Только затем он занялся отделением света от тьмы.

– Что, как не раз отмечали критики, ему было бы весьма затруднительно осуществить, поскольку источники этого света он создал только на четвертый день творения.

Священник с упреком посмотрел на поверенного.

– Ай-яй-яй, Кэл… И ты туда же?

– Был бы очень тебе благодарен, Лу, если бы ты разрешил этот световой казус. Когда-то, кстати, также весьма сильно поколебавший мою веру в него.

– Ну разумеется, никакого света зажечься в тот день не могло…

– И все же…

– И все же свет был, Кэл! Но пока что исключительно в качестве метафоры ясного, безопорного, внеконцептуального осознавания.

– Ах, вон оно как… Соответственно, тьма стала метафорой забытья?

– Да. Уже засыпая, он еще раз напомнил себе о том, как важно продолжать пребывать в бодрствовании даже во сне, походя заметив, что «свет хорош» – и конечно же, обладая безграничным всеведением, он сразу понял, к чему это очень скоро приведет! «Хороший» свет автоматически сделал «плохой» тьму, а ведь этими понятиями в силу их универсальности впоследствии ему обязательно пришлось бы обозначать куда более конкретные явления. Явления, что сами по себе вовсе не плохи и не хороши!

Так, совершенно спонтанно и