Мастер Страшного Суда - Лео Перуц

— Он считает нас репортёрами, — шепнул мне доктор Горский. — Не разубеждайте его, так хочет Сольгруб. Хорошо, что вы в штатском платье. Драгунский ротмистр в роли газетного хроникёра, это было бы…

Молодой человек, вошедший в комнату в это мгновение, производил впечатление весьма незначительного хлыща и, вероятно, разыгрывал в своём пригородном кафе роль законодателя мод. Он поклонился: «Господа, имею честь! — и представился: — Каразек!» — после чего провёл рукою по своему тщательно расчёсанному пробору и предложил нам папирос из своего альпакового портсигара.

— С вашей стороны очень любезно, — сказал инженер, —что вы нашли для нас время, несмотря на сегодняшние волнения. Разрешите прежде всего осведомиться о состоянии здоровья вашей кузины.

— Помилуйте, помилуйте, — отклонил похвалу молодой Каразек. — Я знаю долг публициста… Бессменно на посту… Мой покойный отец часто имел дело с господами журналистами. Герман Каразек, начальник восемнадцатого округа городского управления, старший архитектор, быть может, кто-нибудь из вас был с ним знаком, господа… Да, моя кузина, увы! Меня к ней не пустили.

Он нагнулся и сказал вполголоса, словно посвящая нас в служебную тайну:

— Профессор прибег теперь к хлорэтилу.

— Вдыхания, вероятно? — заметил доктор Горский.

— Хлорэтил, — повторил молодой Каразек. — Надо исчерпать все средства.

— Говорили вы с врачом? — спросил инженер. — Может ли ваша кузина к завтрашнему дню оправиться настолько, чтобы принять посетителей?

— К завтрашнему? Едва ли, едва ли, — сказал молодой человек и покачал головой. — Врач думает… Я говорил с ассистентом, профессор, разумеется, очень занят, не имеет времени… Ассистент думает, надеяться можно разве что на чудо, и сестра тоже говорит, что, вероятно, она до утра не доживёт.

— Ей так худо? — спросил инженер.

Господин Каразек поднял руки в жесте скорби и уронил их опять. Доктор Горский встал и взялся за шляпу.

— Вы уже уходите, господа? — спросил молодой человек. — Не повремените ли ещё немного?.. Я думал, может быть, не откажетесь от чашечки чёрного кофе, это отнимет не больше двух минут, я сейчас распоряжусь… Что я хотел ещё спросить: с кем из господ имел я честь… по телефону, если позволите узнать…

— Я к вам звонил, — сказал инженер.

— Как могли вы знать, разрешите спросить… Я был совершенно, что называется, ошарашен. Да, она много курила, двенадцать, пятнадцать папирос в день, часто ещё до завтрака. В наше время среди молодых барышень это не редкость. Моему дедушке это нельзя говорить, помилуйте, старик, скоро восемьдесят стукнет, весь ещё в прошлом живёт. Но как вы могли знать, что моя кузина непосредственно перед этим… И пяти минут не прошло… Вы меня поразили. Я даже подумал — вот удивительный человек, откуда он это знает…

— Дело объясняется очень просто, — ответил инженер. — Ваша кузина покушалась на самоубийство не добровольно, а под принуждением, это я могу вам уверенно заявить. За последнее время произошло три совершенно аналогичных случая вынужденного самоубийства. Во всех трех случаях, судя по всему, замешана была одна и та же особа, и методы были у неё во всех трех случаях одинаковые. Ваша кузина, стало быть, действительно попросила у вас папиросу непосредственно перед покушением?

— Папиросу? Нет. Об этом не могло быть речи. У неё на письменном столе стояла целая коробка папирос. Она попросила только гильзу, пустую папиросную гильзу.

— Гильзу! — воскликнул взволнованно инженер. — Разумеется, это нужно было предполагать. Пустую гильзу! Угадайте, доктор, с какою целью Ойген Бишоф захватил трубку барона? Ещё один вопрос, господин Каразек. Вопрос, который вам, пожалуй, покажется странным: за последнее время говорила ли ваша кузина когда-нибудь о Страшном суде? Вы меня понимаете? О дне Страшного суда.

— Да, говорила, господин… Простите, ваше имя?..

— Сольгруб, Вольдемар Сольгруб, — крикнул нетерпеливо инженер. — В какой же связи? Подумайте, вы, может быть, вспомните.

— В какой связи? В связи с живописью. Она высказала такую мысль в тот день, когда со мною и Ландштетером… Я должен объяснить предварительно, что Польди обручена с моим другом Ландштетером, сослуживцем. Очень милый человек, приходит к нам ежедневно, весною они собирались повенчаться. Денег у него немного, но должность хорошая, а она тоже зарабатывает, у неё есть профессия… Приданое, мебель, все в порядке, и дедушка благословил их обеими руками. Ну-с, а на прошлой неделе, в четверг, мы ужинали небольшой компанией у «Оленя», несколько барышень, несколько приятелей, один из них праздновал свой день ангела, было очень оживлённо, а на обратном пути мы втроём — Польди, Ландштетер и я — пошли вперёд, Ландштетер имел при себе свою гитару, и вдруг Польди опять заводит об этом речь: аптека ей надоела, и она хочет опять заняться искусством. А Ландштетер, не давая ей говорить, останавливается и начинает спорить. «Польди, — говорит он, — если ты говоришь серьёзно, то, по-видимому, совсем не торопишься со мной повенчаться; ты ведь знаешь, средства у меня небольшие, и мне приходится рассчитывать и на твой заработок, по крайней мере вначале, если же ты уйдёшь из аптеки…» — «А кто сказал тебе, — перебила его Польди, — что я не могу зарабатывать картинами гораздо, неизмеримо больше?» Ландштетер отвечает на это: «Ты уже два раза выставляла картины и не продала ни одной. Нельзя прошибить стенку головою, да ещё при отсутствии связей». — «На этот раз у меня будет успех», — говорит Польди. «Вот как? Почему же именно на этот раз?» — набрасывается на неё Ландштетер. А Польди отвечает совершенно спокойно: «Потому, что мои картины будут лучше. Об этом предоставь позаботиться Мастеру Страшного суда».