Патент «АВ» - Лазарь Иосифович Лагин

Тогда Попф попробовал заговорить с Гатом Брутто, немолодым, тощим, сутуловатым, остроносым и остролицым арестантом, приходившим по субботам убирать его камеру. Но уборщикам тоже было запрещено пускаться в разговоры с заключенными, камеры которых они убирали.

Прошло пять недель, а Попфу так и не удалось переброситься с уборщиком ни единым словом. Даже на подношения, которые Попф выделял ему из приходивших с воли передач, Брутто отвечал только молчаливым кивком головы.

И вдруг в субботу шестой недели уборщик заговорил сам.

Правда, еле слышным шепотом и то и дело оглядываясь на раскрытую дверь, за которой мерно и бесшумно совершал свои бесконечные рейсы по пробковой дорожке дежурный надзиратель.

– Тебя зовут Попф? – прошептал он, орудуя на четвереньках пылесосом под железной койкой.

– Попф, – также шепотом подтвердил доктор, обрадовавшись возможности поговорить. – А откуда вы знаете мою фамилию?

– А я уборщик. Уборщики всех знают.

– А Анейро вы тоже знаете?

– Я же тебе сказал, я всех знаю. А тебя и Анейро и подавно. О вас вся тюрьма говорит. – Брутто сделал паузу. – Здорово вы его обработали!

– Кого его? – не понял Попф.

– Тс-с-с! – прошипел уборщик: мимо раскрытой двери камеры неслышно прошагал надзиратель. Дождавшись, покуда тот удалился на достаточное расстояние, уборщик продолжал: – Этогo паренька Бероиме, вот кого. Будто не понимаешь. Со мною тебе можно не хитрить. Я говорю: здорово вы его с Анейро обработали.

– Чепуха! – крикнул Попф. – Мы не имеем к этому убийству никакого отношения.

– Ты что, погубить меня хочешь? – цыкнул на него уборщик. – Раскричался на всю тюрьму!..

Больше он не проронил ни слова. Он промолчал всю уборку, молча выволок пылесос в коридор, молча захлопнул за собой железную дверь.

Четыре дня он молчал, подчеркнуто не обращал внимания на робкие попытки Попфа завязать с ним снова разговор.

На пятый день он согласился принять в дар полголовки сыра, присланного накануне Береникой, и сменил гнев на милость.

– Ты привык думать только о себе, – осуждающе глянул он на Попфа, – вот в чем твоя беда… Орешь, как проповедник в церкви. – Он полез под койку с мокрой тряпкой, и лицо его налилось кровью. – Тебе ничего – все равно помирать на кресле… А меня за твои разговорчики р-р-раз! пинком под зад из уборщиков… Эгоизм какой с твоей стороны!..

– Я ведь только хотел сказать, что мы с Анейро не имеем никакого отношения к этому убийству.

– Ну да, конечно, – добродушно фыркнул уборщик. – Вы просто хотели его обнять и поцеловать, а он боялся щекотки и сам себя пырнул перышком.

– Да говорят вам: ни я, ни Анейро не… – вспылил было Попф, но Брутто, не дослушав его возражений, снисходительно хихикнул:

– Ладно, ладно! Не вы! Пусть будет так. А вот я лично всегда говорю откровенно: да, был грех, общипал одного купчишку и получил за это двадцатку. Почему? Вот это уж другой разговор. Потому что у него было слишком много кентавров, а у меня слишком мало. Разве я не был прав?

– Думаю, что не очень, – улыбнулся Попф, уже досадуя на свою вспыльчивость.

– А вот я думаю, что очень, – решительно заявил Брутто и стал с раздражением выкручивать над ведром мокрую тряпку. – И если ты со мной не соглашаешься, так ты, я так полагаю, не очень правильный коммунист. Уж ты не обижайся, я человек прямой.

– Я не коммунист, – сказал Попф.

– Ну, уж мне-то ты мог бы говорить правду! – взъелся на него уборщик. – Послушай-ка, сынок, может, ты меня просто разыгрываешь и ты совсем не Попф? Тогда ты так прямо и говори.

– Нет, я на самом деле Попф! Но только я не коммунист.

– Скоро ты скажешь, что и твой Анейро не коммунист?

– Я видел Анейро только раз в жизни, да и то минут двадцать. Откуда мне знать, коммунист он или нет. Посуди сам.

Уборщик обиженно помолчал несколько мгновений, а потом решительно заявил:

– Все равно вам обоим крышка. Это вся тюрьма говорит. Только твой Анейро поумнее тебя, вот что я тебе скажу.

– В этом я как раз не сомневаюсь, – радостно согласился Попф.

– Ничего ты, простофиля, не понимаешь, – проговорил уборщик с видимым сожалением, оглянулся на дверь камеры, дернул к себе голову Попфа с такой силой, что тот чуть не свалился с табуретки, и уже еле слышным шепотом продолжал: – Слушай-ка, мальчик. Я здорово соскучился по копченой колбасе. Ты напиши своей мадаме, чтобы она переслала для меня три колечка колбаски, а я тебе так и быть сообщу интересную новость про твоего Анейро. Только дай слово, что ты меня не выдашь, а то мне прибавят срок и выгонят из уборщиков.

– Даю слово, – сказал Попф, чувствуя, как по спине его побежали препротивные мурашки. – Так что это за новость?

– Нет, уж ты лучше поклянись.

– Клянусь! – сказал Попф.

Снова мимо камеры бесшумно проследовал надзиратель, и эти несколько секунд показались Попфу целой вечностью.

– Его здорово разделали сегодня на допросе, – снова зашептал уборщик, – приволокли еле живого. Завтра его снова поволокут на допрос. А он здорово раскис, сдрейфил…Понятно?.. Он очень ослабел… Понятно?

– Еле живого?! – простонал побледневший Попф. – Какая подлость!

– Ничего ты не понял! – заключил с ожесточением уборщик. – Анейро сказал мне, что еще одного такого допроса он не выдержит… Он мне сказал, что все будет валить на тебя. Понятно?.. Так что ты имей в виду и не зевай…

– Это неправда!.. Вы его не так поняли!..

– Очень ты много понимаешь в своем Анейро!.. Сам говорил, что видел его двадцать минут… Ну, мое дело сторона, а ты как хочешь… Только мой тебе совет – не зевай!.. Вызывай поскорее следователя и вали на Анейро, пока он тебя сам не закопал…

– А ведь я тебе, пожалуй, дам в физиономию! – медленно проговорил Попф, засучивая рукава пиджака и поднимаясь с табуретки.

– Сиди, дуралей! – зашипел на него уборщик, то и дело поглядывая на дверь, и с неожиданной в его тщедушном теле силой усадил Попфа на место. – Тебе человек дело говорит… Любя…

– Вы предложили мне совершить подлость, – снова перешел на «вы» Попф.

– Ладно, ты как хочешь… Только тут, братец, так: или он тебя, или ты его засыпешь.

– Я такой подлости никогда не сделаю», – сказал Попф. – Этого они не дождутся… И я никак не могу поверить, что Анейро…

– Поверишь, когда будет уже поздно… А ведь у тебя жена. Ты бы хоть о ней подумал… – Брутто задумался. – Тогда вот что: пиши ему записочку, я ее