Фантастика 2025-61 - Дмитрий Александрович Емец

Пусть бедняга Роберт дальше барахтается в болоте суеверий – он сам того хочет. Он же, Алексей Трипольский, бросит мифу вызов и разобьёт его!

Рацио Трипольского бунтовал недолго. Современная наука многое списывала в «феномены». Чего стоит только феномен Антонова с запутанными частицами, на котором базировался «прыжок» и космоходство в целом. Чем структурно сложнее объект, тем будет точнее его копия в точке сборки. Как? Почему? Феномен – и всё тут. Про Ординатора вообще стоило молчать. Его земная природа вызывала у Трипольского стойкие сомнения.

Но принять факт существования чего-либо необъяснимого с тем, чтобы идти дальше и изучать, было шагом необходимым. Своего рода отправная точка, без которой работа с теорией зачахнет даже не в зародыше – раньше, захлебнувших волной противоречий, которые при чуть большем углублении запросто могли стать и не противоречиями вовсе.

Точно так поступил и Трипольский. Для себя он принял факт существования Пустого космопроходца, но это не значило, что он разделил точку зрения большинства на его счёт. Он не признал в нём некую карающую силу космоса, чем Пустого рисовали байки. Скорее, он являлся чем-то вроде сгустка негативных мыслей яркой личности, отражением, эхом, стремящимся…

Вспомнив описания жертв Пустого, Фарадей выронил насадку-индикатор. Выглянул в отсек, прислушался к звукам коридора за закрытой теперь переборкой.

Пустой ведь что-то говорил… Будто бы от его, Трипольского, лица. Жуть всё-таки. Подлезая под широкую плату с тремя охладителями, Фарадей покосился то место, где несколько часов назад рассыпалась его несостоявшаяся смерть. Останки уже убрали в карантинный контейнер. Но холод будто бы чувствовался и сейчас.

Обойти несущую параллель даже Бурову представлялось невозможным. С другой стороны, Истукан недаром Истукан. И дело тут не в его нелюдимости. Дело в его закостенелости. Панцире, из которого он не очень-то стремился вылезать. Экспериментировать? Это не про него!..

Увлёкшись, Фарадей даже ненадолго позабыл о Пустом. Обложенный хлипкой гирляндой сцепленных носителей, среди которых роль драйвера выполняла камера из кубрика Кислых, напрямую подключенная к вывернутому наизнанку проектору, он лишний раз боялся пошевелиться, хоть и отлежал уже один бок.

Принцип вывода из строя модифицированных аналоговых ЭВМ был прост, как умысел забравшегося в женское общежитие студента. Слишком высокие токи пережигали шлейфы и контактные соединения в случайных местах, и внешне это почти никак не проявлялось. Не было видно ни гари, ни ещё каких признаков в местах порыва электроцепи.

Почти тот же ток, что уничтожил цепи ЭВМ, теперь показывал ему точки, где следовало провести ремонт. Трипольский отыскивал наиболее вероятные на его взгляд места порывов и подставлял два полярных щупа. Проскакивающие мизерные искорки показывали, где именно следует нанести напайку. Разглядеть их все было очень сложно, но уж точно легче, чем действовать методом научного тыка.

Порывов оказалось меньше, чем думалось. Настолько, что он раньше времени перешёл ко второй стадии экспериментальной реанимации. Винегрет из проектора и камер остался в блоке, а сам он вылез, чтобы размять затёкшую спину. Охладители начинали гудеть один за одним – обходная цепь смыкалась. Подобного никто ещё не делал. Но всегда ведь будет кто-то, кто станет первым…

Вторая задача была не менее сложной. ЭВМ должен «подумать», что ничего не было. Трипольскому предстояло стереть алгоритм вывода из строя и все его фантомы, коих наверняка окажется не меньше десятка. Главное, не стирать последний фантом. Тут-то и зарылась собака, как говорил забавный дед-кадровик из НИМИ. При попытке уничтожить единственный оставшийся фантом алгоритм непременно выдаст метастазу, которую потом и ещё днём с огнём не сыщешь. Последний фантом нужно «покалечить». Вписать в него ошибку, но не просто вставить грубый костыль, а суметь убедить его, что ошибка та в нём была изначально. Это поэзия.

Когда ЭВМ ожил, Фарадей сел в кресло, то и дело оглядываясь на переборку. Он сходу вычислил, что фантомов всего двенадцать, и десять нашлись на раз. С одним пришлось повозиться – запрятался хорошо. С двенадцатым дело обстояло очень просто, ведь известно, что отпечатывается он в теле последней введённой в ЭВМ команды, какая бы она ни была. Там-то Трипольский и обнаружил фантом, который ему предстояло оперировать, пришивая лишнюю «ногу».

Почти сразу внимание привлекли маркеры. Судя по ним, последним действием перед вводом алгоритма отключения, стала попытка вызова орбитального транспорта. А это значило, что этот ЭВМ кисловцы не отключали безвозвратно, как того требует Устав. Они лишь усыпляли его, хоть в определённых условиях это и грозило нестабильной работой основного. Трипольский вспомнил, что счёл предшественников идиотами, как раз из-за отключения второго ЭВМ. Но не извинился даже мысленно.

Оказалось, что неверно был введён код команды для вызова орбитального транспорта, за чем последовала её блокировка. Но как это могло произойти? Ординатор же выдаёт их всякому, имеющему доступ…

Трипольский небыстро, но управился с последним фантомом. И, не на шутку заинтересовавшись, начал поиски. В таких случаях ЭВМ наверняка делает снимок введшего некорректный код – дело безопасности же! Файл обнаружился повреждённым, пришлось чуток поколдовать, а после отослать на проектор, что находился в сцепке с несколькими носителями внутри блока.

Проекция явила широкое лицо, в котором Трипольский узнал полковника Иконникова. Он выглядел очень устало, помято, и что-то говорил перед тем, как запись оборвалась.

На восстановление звука ушло ещё некоторое время. Управившись, Фарадей вновь запустил воспроизведение.

– Он… не синтетик!.. Он человек!.. – рублено объявил Иконников и перед тем, как осознанно ввести неверный код во второй раз, вдруг приблизил перекошенное лицо к камере ЭВМ: – Живой человек!..

Трипольский распрямился. Сердце бешено колотилось, дыхание то и дело терялось, сбитое восторгом. Только что его теория подтвердилась!

Триумф!..

***

Александр Александрович слышал выстрелы, чувствовал панические импульсы, колким эхом докатывавшиеся до него через психосервера. Не в силах просто лежать, он попытался подняться. Неизвестно на что он рассчитывал. В результате час кряду тихо выл от боли, отвернув лицо к стене, и замолчал только когда в медблок принесли кого-то стонущего. У него не было сил посмотреть, кто это. У Саныча вообще ни на что уже не оставалось сил.

Когда ушла Рената, он открыл слезящиеся глаза. Боль плотоядным спрутом охватывала спину, уходила куда-то в грудной отдел позвоночника. Плохо дело… Плохо…

Кого-то поместили в карантин – из изолятора доносились слабые шумы. Чтобы посмотреть, ему пришлось бы приподняться и обернуться, а значит снова бередить беспощадного спрута.

Саныч с удивлением обнаружил, что ему всё равно кто там, в изоляторе… На миг сделалось