Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

иноземцам поганым, на детей, на женщин, на вымершие деревни и города, на муки людские… Да мы не люди для них! Мы для них… Читывала я книгу в библиотеке, так там сказано было, что человек – это ресурс. Его использовать надобно, и каждого к своему месту[107].

Вот и мы для них такое… использовать нас надобно. А людьми считать себе равными, – нет, ни к чему. Перетравить половину, чтобы на них оставшиеся работали? И не задумаются даже, порадуются, руки потирать будут, так же проще! В любой войне, в любой эпидемии лучшие гибнут, самые сильные, самые стойкие, те, кто другим помочь старается, а оставшихся и подмять легче.

Ладно, не стану я сейчас гневаться, ни к чему. Лучше я замыслы их поганые разрушу, это им хуже смерти лютой будет. Дальше думать надобно… что сейчас им выгодно? Когда эпидемии не будет?

Не будет смуты, бунта не поднять…

А просто все.

Бориса убирать надобно. Тогда и меня они подмять смогут, считай, без защиты я останусь… Ладно, не так дело обстоит, да им про то неведомо! И про Добряну не знают они, и про бабушку, а уж про Божедара и вообще молчать стоит.

И когда подумать…

Добряна уже рассказала, да и сама б я догадалась, когда подумала:

Мы с Аксиньей крови общей, ежели меня убить, не ножом в грудь, а правильно, через ритуал черный, мои силы ей перелить получится. Тогда она и ребенка выносит, и Федора какое-то время потерпит… Ей еще, конечно, мою кровь пить можно, или я должна с ней добровольно силой делиться, но это уж вовсе никак не сделать.

Сама Аксинья, может, и пошла б на такое, а я? Чем меня заставить, чем принудить?

Илью они убить собираются, кто остается? Родители? Машенька? Сама Аксинья?

Таким меня не взять. Родителей отослала я, да и Машеньку тоже, их еще привезти надо будет, а ведьмам некогда, у них уж земля под ногами горит. Не спустит Боря выходку с мощами никому, дайте только время…

Значит, выход у них только один. Убирать Бореньку, и меня почти сразу же… Скажем, в монастырь я поехала, а по дороге тати напали – что уж, тропинка протоптана, считай.

Не отойду я от мужа!

Шага не сделаю, рядом буду, оберегать его буду пуще собаки!

Никому его тронуть не дам, знать бы, что поняла все правильно. Но кажется мне, что это не все еще. Должно быть что-то и на самый крайний случай. А вот что именно?

Жива-матушка, что ж я дурой-то такой была! Все видела, а не смотрела, не приглядывалась, половины не понимала… сейчас бы хоть справиться!

Одно точно знаю я.

Лучше в воду головой, чем в руки к Федору хоть на минуту! Или к Михайле! Жива-матушка, когда все плохо повернется, дай возможность себя убить раньше, не вынесу я этих мразей второй-то раз! Или их убить…

* * *

Сара из клетки голубя белого достала, крылья ему замотала: Так-то, а то еще начнет биться, дергаться… На алтаре все уж готово было. Одно движение ножом – кровь на алтарь полилась, потом птичье сердце упало. Сара медленно заговорила, негромко, отчетливо:

– Как кровь живая льется, как сердце живое бьется, так и твоя кровь свернется, Борис Иоаннович…

Вроде и не страшная это порча, не смертельная, а кровь по жилам двигаться куда как хуже будет, и человек страдать начнет, хворать, с таким-то жизни не порадуешься…

Слово за слово, все движения отточены, щепотка праха могильного в огонь полетела… вот сейчас уже… напряглась ведьма.

Надобно последний узелок завязать, а не вяжется он.

По-разному все силу воспринимают, а Сара так свое заклинание видела: вроде свивается ниточка черная, а потом узлом завязывается, и не отменить слова ее, не переговорить… Только сейчас не получается.

И свилось все, и легло хорошо, да не вяжется узелок, не дается в руки нить, скользит, ровно живая… Что происходит-то?

А потом иное случилось.

Чаша с огнем, в изголовье на алтаре стоящая, вспыхнула вдруг, да ярко так, с искрами, полетели они в разные стороны, ведьме лицо обожгло, дернулась она, взвизгнула – увернуться не успела, да и когда бы, вся она в своей ворожбе черной была, вся там…

Сильно ей прилетело, щеки посекло, хорошо еще, глаза закрыть успела.

Заклинание зашипело, ровно живое, да и вон уползло ужом подколодным, только что черный хвост мелькнул.

Какие уж тут узелки-ниточки!

Тут в себя приходить надобно, лицо лечить скорее, не то шрамы от ожогов останутся… Борис?!

Да и пусть его, паразита! Кто ж его защищает-то так?! Вот что Саре знать хотелось бы! Но стоило ей в зеркало дорогое, ромского стекла, глянуть, как все неважно стало!

Лицо ее!

Лицо, которое холила и лелеяла она, которое лет на двадцать пять выглядело, которое обманывать людей позволяло, – ужас, какие ожоги!

Не до Бориса ей! Себя бы спасти! А государя… Потом она его в могилу сведет, лично поспособствует, сейчас же о себе подумать надобно!

До утра она с примочками провозилась, а когда обнаружила, что и порча ее к ней прицепилась, поздно было уж. Пришлось и ту врачевать, как могла она… Хорошо въелось, в кровь, в кости… Кто ж там рядом с Борисом такой сильный-то?

Ох, подставила ее Любава!

Ничего, Сара и это в счет включит, всем она все попомнит!

* * *

– Устёна?

Дернулся Борис, ровно ужаленный, и было отчего. Раскалился коловрат на шее, кожу обжег так, что, казалось, след черный останется.

Ан нет…

Устя на кровати подскочила, на мужа только взгляд бросила и спрашивать не стала ничего. За шею обняла, прижалась так, чтобы коловрат между телами их обнаженными оказался.

– Потерпи, любимый мой! Надобно так!

– Что случилось, Устёнушка?

Коловрат и сейчас жег, а уже не так сильно, чуть кожу припекал, ровно крапивой, вот Борис и полюбопытствовал. Устя глазами со сна хлопнула, рукой ресницы длиннющие потерла.

– Ох… это порча была, Боренька. На тебя ее наслать пытались, коловрат ее почуял да и защитил тебя, как мог. А что больно было, не взыщи, силы для защиты твоей он из тебя потянул. Сейчас же он их тянет, а я восполняю, вот и не чувствуешь ты ничего дурного.

– Как это?! Устя, нельзя тебе…

Устя головой качнула, руки сцепила крепче – не оторвешь.

– Боренька, мы ведь иначе устроены. Когда силы любимому отдаешь, у тебя они вдесятеро прирастают, не мешай мне, не надо!

– Не больно тебе?

– Что ты!