Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

На одном из переходов по голове его приложили из-за угла темного.

Не сильно, мешком с песком, надолго таким не оглушишь, челюсть не своротишь, не убьешь, а вот дух хорошо вышибает. Вот и вышибло.

А уж подхватить да в покои, рядом находящиеся, утащить и вовсе несложно.

Только вот Устя, которая брата в следующей точке не дождалась, тут же тревогу и подняла. Агафья ее услышала, сама к выходу из палат государевых поспешила, а Усте строго наказала в покои свои идти.

Устинья и рада бы ее не послушаться, да голова закружилась, затошнило… С такими радостями еще и ей помогать придется. Нет, проще ей послушаться да к себе пойти.

Понимать надобно, когда помощь твоя необходима, а когда она – камень на шее. С тем Устя к себе и отправилась, по стеночке, дыша глубоко, чтобы не так мутило. Ох, неужто и дальше так будет?

Не хотелось бы, верно, переволновалась она за брата. Ничего, сейчас полежит чуток, да и все хорошо будет.

* * *

Илья хоть и оглушен был, а все же осознавал смутно, что несут его куда-то. Не сопротивлялся, обмяк, позволил ворогам сделать все, что хотят они.

Пусть стараются, а он тут повисит тряпочкой, недаром он шапку на затылок сдвинул: Основной удар по ней и пришелся, чуточку смягчили его и войлок толстый, и мех оторочки. Так что…

Илья скоро и вовсе опамятуется, сопротивляться сможет. Несколько хорошо спрятанных ножей душу мужчине грели, сердце радовали. На двух-трех татей его точно хватит, а когда удастся чем посильнее разжиться, клинком или бердышом, Илья и вовсе душу отведет!

Черное колдовство творить в сердце Россы! На государя злоумышлять, сестер Илюшкиных в черные дела втягивать, на него покушаться, на родных его… И одной бы причины для приговора хватило, а тут вон сколько! Жаль только, не казнишь несколько раз-то. Вот так и понимаешь, что права иноземщина немытая, для некоторых-то тварей одной виселицы али там плахи мало будет, их бы разнообразно казнить, с выдумкой.

Пронесли его по коридору темному, потом положили, руки за спиной стянули. Хорошо еще, Илья в полудурноте был, не то б точно себя выдал – по руке ножом резанули, кровь закапала, судя по звукам, собрали ее в плошку какую.

– Готово, боярыня.

– Вот и ладненько, мальчики, несите теперь его.

И этот голос узнал Илья. Варвара Раенская, дрянь неприметная, погоди ж ты у меня! Своими руками порву паскуду!

Зато и дурнота прошла почти, голова от боли прояснилась, все во благо. Кровь сцедили – зачем? – руку тряпкой какой-то перетянули, чтоб не капало, и то хорошо. А обыскивать не стали, значит, не тати, те бы мигом обшарили, все вытащили.

– Здоровый, лось!

– Тяни, не то боярин тебе расскажет, кто здоровый, а кто дохлый!

Илья тем временем осторожно мышцы на руках напрягал – расслаблял, путы растягивал. Без выдумки его связали, просто петлю на запястьях захлестнули, он сам бы лучше справился. А уж Божедар-то и вовсе… Показал ему богатырь, как человека связать можно так, чтобы не освободился. На щиколотки петля накидывается, на запястья, а потом и на шею. Дернешься – так себя придушишь.

Вот так, потихоньку, осторожно…

Сволочи!

А вот рот завязать и мешок на голову натянуть – уже лишнее было! За это вы отдельно ответите!

Коридор кончился, Илья ощутил свежий воздух, потом его донесли до возка – и погрузили внутрь. И поехали.

Куда?

Илья не знал, но без боя сдаваться не собирался. Веревки давно ослабли, и приходилось их придерживать, не упали б раньше времени. Едем и ждем.

* * *

Аксинья у зеркала сидела, слезы лила.

Ох и тяжела же ты, жизнь замужняя! Хорошо хоть муженек постылый сегодня уехал, отдохнуть от него получится. А то никакого спасу нет!

И долг супружеский… Да лучше б ее палками били! Такое гадостное ощущение, словно ты себя теряешь, в яму черную проваливаешься, и боль эта… ой, больно-то как каждый раз! И саднит, и ноет, и что с этим делать – неясно! Адам Козельский мазь дал, сказал – каждый раз пользоваться, и до, и после того, да как тут ДО воспользуешься, когда муж ненавистный никакого времени подготовиться не дает.

Да, уже ненавистный. И так-то Федор люб ей не был, а сейчас после ночи каждой Аксинья попросту убить его мечтала. Так бы взяла нож – и по горлу тощему, на котором кадык так гадко двигается, и полоснула!

НЕНАВИЖУ!!!

Мысли тяжкие Любава оборвала, в комнату вошла, улыбнулась ласково:

– Что не так, Ксюшенька, смотрю, невесела ты?

На свекровь Аксинья сердца не держала. В чем Любава-то виновата? В том, что Федора родила, что лучшего для него хочет? Так этого каждая мать хотела бы, а лучшая из всех девиц – она, Аксинья, то и понятно. А так Любава ее и нарядами балует чуть не каждый день новыми, и украшениями… не в радость они, но свекровке невдомек то. И как ей такое скажешь?

Аксинья даже виноватой себя чуточку ощущала.

Это муж у нее ненавистный, а свекровь-то золотая, всем бы такую свекровь, вот!

– Грустно мне, матушка.

Любава попросила ее матушкой называть, Аксинья и отказывать не стала. Чего ж нет? Ее мужу Любава мать родная, считай, и ей, Аксинье, тоже ровно матушка. А что боярыня Евдокия обиделась, о том узнав, так Аксинья на них на всех тоже обижена! Отдали б ее родители сразу за Михайлу, и не было б в ее жизни ни Федора, ни боли, ни тоски черной…

– Вот и мне грустно, уехал Феденька, а я тоскую, все из рук валится, и тебе без мужа грустно, да, доченька?

И что ответить на такое?

Грустно – да не от отъезда его, а от того, что вернется он рано или поздно. Вот зажрали б его волки в лесу, куда как веселее было бы! Да как матери такое сказать про сына ее? На то и Аксиньи не хватало, со всей ее юной дуростью!

– Я Вареньку попросила нам напиток заморский сделать, глинтвейн называется. Выпьем, пусть сердце согреется.

Варвара Раенская словно за дверью ждала, постучала, разрешения дождалась да и принесла поднос с чашей большой, а вокруг нее чашечки малые, серебряные, затейливые. И ложка серебряная для разливки, и парок над чашей курится…

Красиво.

И вкусно.

Аксинье напиток понравился, только вот в сон заклонило жутко… Свекровушка ей и до кровати дойти помогла, и уложила сама,