Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

И – чернота.

* * *

– Все ли готово?

Платон Раенский нервничал, на Сару поглядывал. Ведьма спокойно своим делом занималась, дочери покрикивала то одно, то другое. Молодая ведьма матушке помогала, как с детства привыкла.

Не так чтобы много покамест у нее силенок, далеко ей до бабки, но когда матушка ей свой дар передаст, Ева тоже не из самых слабых будет. Вот она, беда-то чернокнижная: и ведьмы слабые ро́дятся, и мало их, вот когда б дюжину да сильных… Но чего уж о несбыточном-то мечтать? Хорошо хоть такие ведьмы есть, и таких-то не найдешь!

Непонятно только, что у Сары с лицом такое, все оно ровно молью траченое! Но про такое и у обычной-то бабы лучше не спрашивать, а уж у ведьмы и вовсе не стоит, когда жить хочешь. Вот и промолчал боярин. Лицо – и лицо, чего его разглядывать, чай, не свататься ему к Саре.

Место подготовили, луну посчитали, курильницы поставили, нож лежит, жертву ждет.

Всего на поляне трое человек было, да и к чему более? Обряд провести с избытком хватит, а чтобы жертву закопать – на то холопы есть. Два доверенных холопа у боярина Раенского, вот они Илью в палатах государевых и приняли. Там их Варварушка проводила, здесь их Платон встретит, покомандует, он же баб по домам отправит, а холопы, которые покамест при лошадях, тело зароют… Да, знал бы боярин Пронский, где женушка его время проводит! Дурно бы стало боярину!

Может, и станет еще, просто покамест жена от него избавляться не желает, говорит, не ро́дила еще, а боярин ей подходит, удобный он, слабовольный. И со свекровью нашла Ева общий язык, и дар черный, книжный она покамест от матери не приняла до конца, может себе позволить пожить как обычная баба.

Время шло, вот и возок на поляну выехал, двое холопов Илью вытащили, мотался он, ровно ковылина на ветру.

– Не убили вы его? – обеспокоился Платон.

– Не волнуйся, дышит он, хозяин, – откликнулся один из холопов. – Дергаться меньше будет.

Платон жилку на шее у Ильи пощупал, кивнул: Ровно бьется, спокойно, жертва жива, а что недолго таковой останется, пожалеть его, что ли, прикажете? Платону себя жалко, свою выгоду он блюдет, а все эти людишки… Авось не пережалеешь каждого-то!

* * *

– Что там, за окном, не время еще?

Царица рядом с Аксиньей спящей сидела, уже живот ее оголила, рядом и плошка с кровью лежит, и перо мягкое, не хватало еще царапин девке наставить. Кисточку бы взять, но могут знаки смазанные получиться, потому только перо с кровью.

– Почти, государыня.

Варвара у окна стояла, на луну смотрела. Все ко времени сделать надобно, не раньше и не позже. Чтобы и рисунок, и ритуал, и семя посеять вовремя.

Дверь скрипнула, Федор в горницу вошел.

– Что она – спит?

Любава сыну улыбнулась ласково:

– Спит, Феденька. Потерпи чуток, после этой ночи она от тебя сына понесет, а уж как будет у тебя наследник, так и на престол ты сесть сможешь, сам знаешь, без наследника сложно нам будет.

– Как скажешь, матушка.

Федор на мать с любовью смотрел. Знал он хоть и не обо всем, но о многом, и мать свою любил и ценил. Ради него она на такое пошла, греха не побоялась! Понимать надобно! Другие мамаши детей своих и лупить могут, и бросать, ровно щенков каких, и пальцем для них не пошевелят, а для него матушка на все готова. Что он пожелает, то ему Любава и достанет, разве что не луну с неба. И ее б достала, да вот беда – не дотянешься.

А что и ему кое-чем поступиться надобно… ну так что же?

Аксинья Федору не слишком и нравилась. Это как вместо мяса позавчерашнюю кашу жрать, живот так набить можно, а удовольствия не будет никакого. С Устиньей весь горел он, ровно в лихорадке, трясло его от каждого прикосновения, аж судорогой все внизу сводило. Попади она в руки к нему, так сутками б не расставался, из рук не выпускал!

Борис, чтоб тебе пусто было! Воспользовался моментом, любимую к рукам прибрал, еще и смотрел удивленно, мол, ты на другой сестре женился, чего теперь возмущаешься?

А Аксинья… ну так себе.

И в постели она что рыба вяленая, и смотрит все время в пол, дрожит да заикается, и поговорить-то с ней не о чем. Матушка ей наряды и украшения дает, баба тем и счастлива. Дура она, сразу видать! Федор уверен был, что Устинье того мало было бы. Он ведь слышал, любимая и по-франконски говорила, и по-лембергски, и книги читала, сам ее видел несколько раз со свитком в руках.

А Аксинья? Едва-едва грамоту разумеет, дурища, а чтобы почитать чего или с мужем поговорить, того и вовсе не случается! Трясется да заикается, чуть что!

Словно из двух разных семей девки!

– Пора, государыня!

Варвара от окна оторвалась, Любаве кивнула: Та перо в кровь обмакнула, на животе Аксиньи звезду шестиконечную вывела, в нее круг вписала, знаками принялась каждый луч украшать.

Вот и готово.

– Полночь, Феденька. Ты тут начинай, а я за дверью побуду. Как закончишь, позовешь нас с Варенькой, надобно все убрать будет, чтобы дурочка эта и не догадалась ни о чем.

Федор кивнул матушке:

– Хорошо. Так и сделаем.

Любава за дверь вышла, за собой ее притворила.

Федор гашник потянул, штаны спустил.

Рубаху снять?

А для чего, авось и так сойдет!

Что рубаха золотом шита и оцарапать он Аксинью может, ему и в голову не пришло, а и пришло бы – рукой махнул. К чему ее беречь-то? Таких девок на каждом углу… Не Устинья она, тем все и сказано!

И взгромоздился на спящую.

Когда матушка говорит, что надобно, – он сделает. И сын у него опосля этой ночи будет. А там уж… с Борисом он за Устинью и поквитается! За все ему братец ответит!

Луна издевательски глядела в окошко, она-то знала чуточку побольше Федора. И о том, что происходит за городом, – тоже.

* * *

Мешок с Ильи таки сняли, надо же проверить еще раз? Так что смотрел мужчина через ресницы, на боярина Раенского, боярыню Пронскую, Евлалию, еще на одну бабу… Третью не знал он, потому и не удивлялся, а на двух первых смотреть страшно было. Жуткие люди, как есть они.

Страшные.

Или это лунный свет так падает, все показывает, что днем от глаз людских скрыто? И то…