Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

А все это – на себе, на ручках своих, и следы потом замести. И с телами что-то сделать надобно.

Сжечь их?

А трупы горят плохо, долго они горят, и воняют мерзко, и кости от них остаются, не прогорают люди до конца. И кострище тоже, уж про дым и вовсе помолчим.

Выход один.

Землю долбим, могилу копаем, да большую, в нее все тела складываем, как положено, без голов, с осиновыми кольями в сердце, лицом вниз, еще и солью сверху засыпаем. А потом закопать это все надо, и заровнять, и замаскировать так, чтобы и с собаками не нашли. Хотя собаки так и так эту падаль искать не станут, не любят они нечисть, скулят, воют, пятятся, а кто трусливее, так еще и гадит, где стоит. И удирает.

Вот и работали мужики, а земля-то за зиму промерзла, ее долбить надобно, отгребать, а на пять тел могила здоровущая нужна! И глубокая, хоть два метра, а раскопать надо, а лучше все четыре, зверье зимой голодное, что хочешь выкопает…

Костер бы разжечь, хоть малый, – и то нельзя, им не просто могилу копать, им потом ее и прятать, да так, чтобы не нашли. Копать им и копать…

Божедар и сам старался, так ломом лупил – аж комья разлетались, Илья только завидовал. Богатырь, одно слово. А и ладно, главное этой ночью сделали. И он хоть и не богатырь, а тоже не сплоховал, не подвел и ведьму одну лично упокоил! Есть чем гордиться!

Эх, не могли эти паразитки ритуалы свои летом затеять! Кончилось бы так же, а вот хоронить их куда как удобнее было бы!

* * *

Михайла напряжение Федора чувствовал, да спрашивать не решался. Сейчас царевич и в зубы мог отвесить, от доброй-то души. Уж под утро подуспокоился Федька, тогда Михайла и заговорил:

– Мин жель, мы надолго ли на охоту?

– Дней на десять. – Федор на Михайлу глазами сверкнул, но ответил уже спокойнее: – Может, и чуточку раньше вернемся. Как матушка напишет мне, так и ладно будет.

– Хорошо, мин жель! Потешимся, тоску разгоним… Вроде и женат ты, а смотришь не соколом грозным, видно, тоскливо тебе…

Федор на Михайлу чуточку добрее посмотрел.

– Что, так видно это?

– Кому другому, может, и не приметить, ты, мин жель, свои чувства хорошо скрываешь. А я тебя люблю, вот и приглядываюсь, вот и стараюсь.

Федор до Михайлы дотянулся, по плечу его потрепал:

– Служи мне верно, Мишка, награда тебе будет.

Михайла себе награду сам бы взял, да только Федор не отдаст ему Устинью, так что…

– Благодарствую, мин жель. Мне б наградой счастье твое было, да как устроить его – мне неведомо.

Помрачнел Федор, в сторону посмотрел кисло.

– Матушка говорит, образуется все, а только как – неведомо мне. И когда – тоже. Борька крепок, и Устя… Видеть не могу счастье их! Убил бы! За то, что не мне улыбается, – убил просто!

И таким ядом глаза его налились, что Михайле тошно стало. Вот ведь… порченая тварь!

Такого и пристрелить-то разве из жалости, все воздух чище будет! А впрочем…

– Мин жель, когда государыня так говорит, образуется все! Обязательно!

– Аська, дурища, затяжелеть должна, тогда легче мне будет.

– Ну так… то дело нехитрое, затяжелеет! Ты, мин жель, тогда б не на охоту ехал, а к жене?

– Молчи, дурак, о чем не знаешь!

– Как прикажешь, мин жель. Хочешь – промолчу, хочешь – кочетом закричу, абы тебе хорошо было, душенька твоя радовалась.

Федор фыркнул, Михайла кочетом прокричал.

Только вот шутки шутками, а понял Ижорский, что свои планы есть у царицы вдовой. Страшноватые планы…

Как Федор Устинью получить может?

Да только ежели царь помрет. А сам Борис помирать не собирается, он и внуков дождется, крепок, сволочь! Михайла-то мог понять, когда бабе с мужиком хорошо, вот и мечтал он, чтобы Устя тоскливая ходила да смурная. Ан нет! И радуется она жизни, и под ожерельем драгоценным он раз у нее засос увидал.

Крепок еще Борис Иоаннович.

А значит…

Цареубийство?

Братоубийство?

Хм-м-м-м… оно, конечно, смертный грех, только Михайла-то никого убивать и не станет. Он просто подождет. А Устинья… Когда он рядом в нужный момент окажется, он у нее согласия и спрашивать не станет – к чему? Уже спрашивал, все одно – отказала ему дурища. А значит…

Увозом возьмем!

Ежели не станет Бориса, она на что угодно пойдет, только б Федору в лапы не попасть.

Наблюдаем-с. Ждем-с.

* * *

До утра ждала Любава кузена своего, переживала, нервничала.

Куда ж ты запропастился, Платоша?

Мало любви отпущено было государыне, пожалуй, иной кошке и то поболее досталось. А Любава – кого любила она?

Мать любила, да не слишком, знала, что для Инессы она всего лишь способ привязать к себе боярина, дочь неполноценная. Так к ней Инесса и относилась: что ж, получилось, так терпеть будем, а жаль все же… Любить? Да где вы любящую ведьму-то видели?

Рогатый так судил, что ли, а только никого сильные ведьмы, окромя себя, не любят. Так, чтобы сердце горело, чтобы пальцы дрожали, так, чтобы ради другого человека жизнь свою отдать, – нет, не любят.

Сына Любава любила, хоть и расчетливо, на многое она пошла, чтобы родился Феденька, и слабым он получился, и ритуалов пришлось много проводить… Не безрассудно его царица обожала, нет. Это вложения ее, на будущее, на хорошую жизнь, на власть и корону. Как не любить такое?

Кузена?

Да, пожалуй, и кузена она любила. Платошу. Пусть расчетливой любовью, как своего помощника во всех делах, пусть за него бы жизнь не отдала, ну так что же? Зато Платону она дала многое, очень многое. Есть у Раенских и сила, и власть немалая, и считаются с ними, и рядом с Любавой стоят они – по справедливости. Из захудалых род поднялся, в сильные развернулся. А только с Платоном и играла в детстве Любава, и когда за государя она замуж вышла, помог он ей немало. Так что и тут о бескорыстной любви речь не шла, скорее, рука руку моет.

Ну а ежели до конца признаваться…

Не при Варваре будь сказано, а только с Платоном Любава и девичества своего лишилась. Ведьма же, не хотела она с государем быть связанной первой кровью своей, лучше уж с Платоном. Нельзя сказать, что так уж хорошо Любаве было, да и