Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Любава за сердце схватилась.

Что с боярином-то случиться могло? Чай, не чаща лесная, рядом с Ладогой все, вон, боярышня Устинья по лесу своими ногами прошла, до города дошла, Истерман рассказал. А эти…

Да где ж они быть-то могут?!

Махнула на все рукой Любава и к Борису пошла. Пусть на поиски людей отправляет! Когда выплывет что нехорошее, тогда и оправдания придумывать будем, а пока найти бы Платона, а то чует сердце беду неминучую… и не у нее одной.

Варвара уж прибежала.

Аксинья, дурища, и встала уж, и не поняла ничего.

Болит?

Так оно и вчера болело, а слабее или сильнее – не разобралась она. И кровь с нее смыли всю, и навроде как в порядке все. А получился малыш или нет – кто ж теперь ответит? Время покажет, сама-то Любава и таких сил не имела, одно слово – ритуальное дитя. Данила еще чуточку посильнее был, а самой-то Любаве и думать не о чем. Не предвидением она сильна, не ведьмовством, а упорством своим, безжалостностью и хваткой волчьей.

Ждать остается.

И Платона тоже ждать, вот и Варвара волнуется, места не находит себе. Надобно к Борису идти. Не хочется, а выхода нет другого, кроме царя, никто и не найдет ничего, поди.

Махнула Любава рукой на все да и пошла к пасынку.

Глава 4

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой

Вспоминаю сейчас, что было, пытаюсь сложить осколочки, а не складывается картина, не единая она, не так что-то выходит. Вот когда и для меня ритуал такой провели…

Вышла я за Федора замуж, тот силу из меня тянуть принялся радостно. Мне поплохело тут же, еще и оттого я смурная была, ничего лишнего не видела. И хотела бы, да сил не было, давило меня, тошно от жизни самой было. То еще любовь мне держаться помогала, а то, как не стало Бореньки, так в яму я и ухнула. Черную, безнадежную.

Понимаю, что говорила что-то, что за разумную сходила, что нормальной выглядела, не умалишенной, а когда вспомнить пытаюсь те годы…

Чернота.

Чернота, и боль, и отчаяние… и меня ровно нет. Как в погребе я затворилась и сидела там, чтобы не сожрали остаточки, а тело мое в то время за меня и ходило, и говорило. Может, так оно и было, а может, я тогда и умом тронулась.

А все ж даты помню я, по ним и двигаться могу кое-как.

Сначала брак мой был. Потом зараза пришла, бунт поднялся, потом смерть Бориса, а уж потом зачатие. А ведь от Федьки не могла сама я зачать, от него никто ребеночка не ро́дит. Разве что от другого кого, а ему за своего и выдаст? Может, и такое было.

Я по той жизни помню, что девка его детей ему так и не ро́дила. Вроде как были у них дети, да помирали в младенчестве. Может, и так. Особливо ежели она ему не верна была, а младенцев… да хоть бы и от того же Михайлы приживала на стороне.

Это я Федьке верность хранила уже потому, что мне никто, кроме Бори, не был надобен, а кто другая мигом бы наставила ему рога, да и ладно! Особенно ежели иноземка, у них-то неверность супружеская за достоинство почитается и не скрывается даже.

Федору-то все равно, с кого тянуть, он и у матери своих детей силы забирал, и из младенцев их высасывал, еще во чреве материнском. Так и рождались плохонькими, так и не выживали.

Могло быть?

Ой как могло.

Когда вспомнить, забеременела я, так свекровь от меня Федора гоняла, лишний раз ему подходить не давала, мол, вредно то для ребеночка. Я-то счастлива была, а надо бы задуматься.

Но допустим, для Аксиньи ритуал тот провести хотели, что и для меня. Только вот Илья жив остался, так что не забеременеет сестрица от Федора.

Ведьм обеих упокоили – все это или еще чего у свекровки в запасе есть?

Прабабушка у меня побывала, сказала, покамест Божедар трупы прибирал, она в город поскакала, скорой ногой обернулась.

Лежит Книга, и чары на ней не спадают – Федор, Любава принадлежат ей, потому и держится мерзость богопротивная? Али еще кто в запасе у свекровушки, злобной кровушки, есть?

Боярыня Пронская – детей покамест не было у Евлалии, но могла ведьма и как бабка ее сделать. Родила да отцу на воспитание и оставила…

Ох, вопросов много, ответов мало, а деваться-то и некуда! Искать надобно.

А искать и не хочется.

У окна сидеть хочется, солнышко ловить, морковку грызть почищенную, капустку свежую – так на овощи потянуло, слов нет!

Ребеночек во мне растет!

Мой и Бореньки! Чудо наше маленькое… Понимаю, рано еще, а руку к животу прикладываю, и кажется мне, что там, внутри, отзывается кто-то. Ровно теплом в ладонь толкает.

И счастье волнами…

Наше чудо. Наше счастье!

Все для любимых своих сделаю. А уж о том, чтобы пару ведьм приговорить, и речи нет, даже и бедой я то не считаю. Может, когда б кто их в той, черной жизни, приговорил, я бы жить смогла. Не случилось, ну так хоть сейчас все исправить.

Пойду к Бореньке, рядом с ним побуду. Авось и он не против будет, заодно и послушаю, кто и что говорить будет, кто и что знает…

Авось и сладится все с Божьей помощью?

А и мы Богу поможем, чего ему по всякой мелочи-то поворачиваться? И все одно… Жива-матушка, помоги! Чует мое сердце, есть еще пакости у врагов наших, только какие?

Вспомнить бы!

Только б вспомнить, ДО того, как ударят враги наши. Или хоть к чему подготовиться… Не отойду я от Бори. Ведьмы нет уже, да кто сказал, что миновала опасность?

Чует сердце недоброе…

* * *

Недаром сердце беду чуяло, не успела Устинья к мужу войти, к нему государыня Любава явиться изволила! Борис зубами скрипнул.

Не хотелось ему мачеху видеть, и думать о ней не хотелось. Ни о чем.

Обнимать бы жену, животик ее гладить и знать, что в нем дитя их растет. Счастье.

– Прими ее, Боренька, надобно так.

Устинья серьезно смотрела, Борис и рукой махнул:

– Пусть войдет!

Любава не вошла – влетела вихрем, только летник шелковый развевается да глаза горят. Ни бус на ней, ни колец каких, только венчик небольшой, ну так Любава