Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Не успел: болт арбалетный быстрее оказался, налетел, клюнул в поясницу – разом ноги отнялись, так Гордон мордой в снег и упал, завыл, понимая, что это уже конец, не вылечишь такое… Да куда там лечить! Уйти не удастся!

А стрелки второй залп дали – и за оставшимися татями кинулись. На всех еще и не хватило.

Потом добили тех, кто на дороге остался.

Пока тела к роще стаскивали, а Добряна распоряжалась, кого да под какое дерево положить, пока обыскивали (что с бою взято, то свято), Божедар главным занялся. Специально приказал не добивать Гордона, того хорошо видно было. И одет он не в пример наемникам, и оружие у него дорогое, и на пальцах перстни самоцветные…

Взял нож да и примерился.

– Сейчас глаза тебе выскребать начну. Тщательно, до кости черепа. Потом зубы по одному начну выламывать, потом уши порежу… постепенно, на лапшу. А убивать я не стану тебя, нет, я тебя вот так, за ноги, по дороге оттащу да и брошу, все одно ты никому ничего не расскажешь, нечем тебе будет…

Гордону того с избытком хватило, и начинать не понадобилось.

– Я… не…

– Могу и убить. Но в обмен ты мне расскажешь все.

– Что ты знать хочешь?

– Кто тебя послал сюда?

– Государыня Любава.

– Откуда вы друг друга знаете?

Допрашивал Гордона Божедар долго, может, часа три, уж и трупы все убрать успели. Ответы себе для памяти записал, не все запомнить можно было.

Те же имена, адреса…

Божедар себе пообещал посетить кое-кого. А может, и не только посетить. Лес вот удобрили, в Ладоге-реке рыбы тоже голодные, подкормить надо!

Пора наводить порядок в доме своем! Пора… пока другие тот дом не отняли.

* * *

Рудольфус Истерман письмо и перстень магистерский получил, ахнул от ужаса.

Это что же деется-то?!

Ему самому на Россу возвращаться? Нет, не договаривался он так-то. Или?..

А и что он теряет такого, когда подумать? Ежели не один, не сам по себе пойдет он, его на корабле повезут, под защитой надежной? Чай, на орденские корабли и пираты нападать побоятся.

И… когда власть поменяется, лучше рядом быть, о заслугах своих сказать погромче, чтобы и услышали, и заметили, и оценили по достоинству, чин какой дали, землю, титул…

И побольше, побольше!

Но как же с приказом Бориса быть? Руди-то знает, не будет Бориса – в пыль все его приказы обернутся, он и постарается, но не знают о том его спутники, боярин Прозоров не знает, а ему приказ Бориса выполнить надобно.

А как быть?

Долго не размышлял Руди, спустился вниз да и к боярину Прозорову подошел:

– Яков Саввич, я плохие известия из дома получил.

– Что в Россе не так?

Руди руками замахал, заулыбался:

– Нет, Яков Саввич, в Россе хорошо все! – Что и жалко-то, не взяла их лихоманка. – Но я ж отсюда родом, вот мне и написали. Брат у меня приболел, хотел бы со мной проститься.

Боярин Прозоров кивнул:

– Серьезно это?

– Очень серьезно. Молиться буду, авось Господь смилуется, но лекари говорят, надежды мало. О, мой несчастный брат!

– Господь милостив. – Яков Саввич Прозоров перекрестился, на Истермана посмотрел. – Так чем помочь-то тебе, Руди?

– Отпусти меня, боярин, примерно на месяц? Съезжу, разберусь я с делами наследственными, да и к вам вернусь.

Яков Саввич тут же и успокоился. Истермана он давно знал, родственных чувств у него, как на яблоке – шерсти, а вот когда речь о деньгах идет – дело другое. Ради денег Истерман на елку залезет – не уколется! Ну когда так…

– Езжай, Руди, да возвращайся побыстрее. Сопровождение дать тебе?

– Ни к чему, люди и тут понадобятся. Я покамест съезжу, ты, боярин, тоже прокатись, не побрезгуй. Я тут договорился с чудаком одним. Старый барон Давлер всю жизнь к себе в поместье редкости да ценности стаскивал, правда, и дряни всякой натащил – гору. А недавно и померши он. Вот я с его наследником и списался, и договорился, чтобы нам показали все. Толмач есть у нас на всякий случай, а уж сторговаться ты, боярин, сможешь! Да повыгоднее!

– Давлер…

– Его еще Безумным Барахольщиком кличут, не доводилось слышать?

В глазах боярина интерес вспыхнул.

– А, про такого слышал. Чокнутый собиратель.

– Вот-вот. Он самый.

– Мы в очереди первые будем, наперед все тебе покажут, боярин, потом уж всем остальным.

– Ишь ты… молодец, Истерман. Так государю и скажу: старался слуга твой, много чего нашел ценного.

Боярин-то от души хвалил, а Истерман свечам сальным радовался, в неровном свете и не видно было, как его аж перекосило на миг.

СЛУГА!

Скажи еще – холоп!

Погоди у меня, гад, ты еще дождешься плетей, допросишься! Лично пороть тебя буду, боярин, а не то еще что похлеще придумаю!

Но боярин Прозоров его чувств и вовсе не заметил, удачному сговору радовался.

Руди тоже улыбался.

Что с наследником Безумного Барахольщика лично магистр Эваринол говорил, что должен барон столько, что, считай, там все имущество – Ордена… Пусть его!

Поторговаться и наследник сумеет, авось и себе чего выжмет. А Эваринол Родаль готов был пожертвовать малым ради великого. Пусть его, то барахло… ежели удастся ему Россу подмять, это будет как кошелек из одного кармана в другой переложить.

Назавтра же Руди выехал из трактира. А через два дня, в дороге, чуточку внешность поменял. Купил краску черную, волосы себе покрасил, а брови и ресницы у него и так темные были, их он так, подчернил самую малость. Кожу другим снадобьем вымазал, потемнела она слегка… Из очаровательного блондина брюнет получился, только постарше, но все одно – очаровательный[109].

Так и отправился в Орден. Понятно, кто хорошо его знает, тот сходство заметить может. Но вряд ли кто приглядываться будет.

А Руди все ж спокойнее будет до поры.

Даже на корабле – вдруг его заметит кто? Заметит, Борису напишет… Почтовые голуби летают быстро, даже зимой. А сорвать по глупой случайности все дело…

Нет!

Только не это!

Как может покарать озверевший от ярости магистр, Руди понимал. И жить ему хотелось.

* * *

Невесело было в спальне государыни Любавы. Сидела у окошка Варвара Раенская, иголкой в ткань тыкала, да узор не получался.

Так и не нашли Платона, но сердце ведало – мертв ее супруг, не то б давно объявился. А кто его убил? Как получилось?

Не ясно.

Хоть и говорит государыня о волхвах, а только тоже все это вилами на воде писано. Самое страшное, что в