Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Добряна-то умом понимала, что опасность быть может, оттого и не ворчала, и не возмущалась, а все ж не по норову ей происходящее было.

А когда она поняла, что вот что могло быть, когда смерть рядом промелькнула, крылом мазнула по сердцу… Да не боялась она смерти, другое страшно было: что рощу сожгут, что волхвы новой не будет, что Живу-матушку подведет она! Вот это и страшно!

Не своя смерть, ты-то умер – и все уже, и ты в Ирии Светлом, а вот когда погибают те, кто тебе доверился, когда дело жизни твоей прахом идет, когда…

– Наймут, конечно, цела еще голова у гадины, мы хоть хвост и отсекли, да зубы целы.

Добряну еще больше затрясло, невольно руки в кулаки сжались:

– Убила бы!!!

– Убила б ты, как же…

И снова – когда все понимают все, а вслух говорить – чего уж? Не просто так Любава в палатах царских сидела, много она себе сторонников нашла, много у нее планов хитрых и подлых. Покамест все выявится – время надобно, а в это время и себя бы еще как сберечь?

– Что делать-то, Агафья?

– Чего ты глупость спрашиваешь? Сама не знаешь, что ли? Вон у меня какая смена растет хорошая, а у тебя кто? Ты учишь кого или просто сидишь в роще своей, ни о чем, кроме березок, не думая?

Поняла Добряна, улыбнулась. Раньше за такие слова она бы ругаться стала, крик подняла, а сейчас… И верно ведь! Давно пора ей ученицу взять, а то и не одну!

– Хорошо же, возьму себе ученицу, буду смену готовить.

– Трех учениц возьми, так оно вернее будет.

– Почему трех-то?

– А ты посмотри, какие парни вокруг. Наверняка хоть одна да замуж выйдет, а то и две…

Добряна рассмеялась невольно.

– И то верно. Даже ежели одна замуж выйдет, а вторая в роще сидеть не захочет, хоть одна-то да справится. А нет, так и еще учениц найдем! Надобно уж смену себе готовить, нечего тянуть!

Хоть и есть еще у Добряны лет тридцать-сорок, а то и поболее, ну так что же?

– То-то и оно. Напиши Беркутовым, еще кому из родни своей напиши, ежели есть у них девчонки на погляд, пусть приезжают, привозят их сюда. Будем смену растить, будем учить да воспитывать, мало нас, сама видишь, беда пришла стоглавая, а рук у нас куда как меньше оказалось.

Добряна кивнула решительно, слезы вытерла, с пенька поднялась.

– Сделаю, Агафья. И… прости меня, когда глупости говорила. Не со зла я, не понимала многого, не видела, не задумывалась. А тебе-то куда как труднее пришлось.

Улыбнулась в ответ Агафья Пантелеевна. И то верно, среди людей завсегда сложнее, нежели среди берез. Березы-то спокойные, где посадишь, там и расти будут, а с людьми… ох, не получится так с людьми! Куда им до березок-то!

– И ты меня прости, когда я тебя обижала в чем. И река надобна, и озеро, а что договориться нам трудно, так ведь характеры. Две старухи склочные… ты-то не знаю, а я точно.

Рассмеялись женщины.

И то верно, одна на месте не сидела, сил не копила, крутилась среди людей помаленьку, вот и видела много, и знала. Вторая же о роще заботилась, силы умножала, растила да копила, вот и сложно им сразу услышать да понять друг друга. А как беда пришла – объединились, плечом к плечу встали, сила сразу и приумножилась. Потом и Добряна себе учениц возьмет, и Агафья внучку учить будет, так и сложится, так и дороги их продолжатся. Главное, что поняли они друг друга, договорились, а остальное все будет. Знала бы Любава, что наделала, так от ярости взвыла б и повесилась на собственной косе.

Не знала. К сожалению.

* * *

Михайла даже не удивился, когда сорвался Федор с охоты домой. Позвала его царица вдовая, вот и полетел он. Ну так что же, мать есть мать. А вот причину знать хотелось бы. Михайла и узнал ее, Федор в покои к матери сразу же помчался, влетел, Любава ему объятия раскрыла, обняла, поцеловала, провозгласила громко:

– Феденька, радость-то какая! Отцом ты станешь скоро!

Аксинья в тягости?

А Михайла о том и не слышал, а ведь должны были на каждом углу толковать! Странно… хотя могут и скрывать до поры. И так делают, когда баба слабая, не уверены, что ребеночка она доносит. От дурного взгляда, от пакостного слова прячут. А только тогда б и еще старались прятать сколько можно? Странно это как-то…

Федор на Михайлу поглядел, рукой махнул:

– Вон отсюда все!

Михайла поклонился да и вышел. Эх, подслушать бы, о чем речь пойдет! Почему-то казалось ему, что важное там говорят. И для него важное!

Но…

Устинья про глазки и ходы потайные знала. А Михайла хоть и догадывался, да попасть туда не мог. И Любава знала. И комнату выбрала такую, чтобы не подслушали их точно. Федора к себе поманила:

– Соврала я, сынок, уж прости меня.

– Матушка, да что ты… Не нашелся дядя Платон?

– Я б тебе мигом отписала. Нет, не нашелся.

– А…

– И ритуал пройти не успел, иначе б получилось все у вас. Вот что, Федя, мы к Аксинье сейчас пойдем. Запоминай, что ты говорить должен, а мы с Варварой за себя сами скажем. Понял?

Федя запоминал старательно, хмурился.

– Матушка, может, просто поколотить ее? Вот и ладно будет?

– Нет, Феденька, нельзя покамест. Не хозяева мы тут, не надобно забывать…

Федор скривился, да крыть нечем было.

– Ладно. Пойдем к дуре этой! Дело делать надобно.

* * *

Аксинья у себя в покоях сидела, покров на алтарь расшивала. Ничего-то ее не радовало сегодня. Ни летник шелковый, ни сарафан нарядный, золотом шитый, ни украшения драгоценные – кро́ви у нее начались, регулярные, не в тягости она. И в этом месяце не затяжелела, а уж как надеялась! Как мечтала она!

Когда б у нее ребенок был, все б иначе было, и ее б уважали, кланялись земно. А так…

Несправедлива жизнь!

Устька по коридору идет, перед ней и бояре шапки ломают, а Устинья каждому приветствие находит, каждого о чем-то да спросит, улыбнется, здоровья пожелает… Царица она, понятно, а все ж таки улыбаются ей искренне, не по обязанности. И слуги шепчутся, мол, добра, мудра да уважительна – очень обидно сие.

А Аксинья ровно тень