Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Парни заржали, разгоняя страх и отвращение.

Федор повернул налево, еще раз налево, Михайла запоминал дорогу – Ладога!

Один из ее отнорков, текущих под землей. Ладога – она такая, и рукава есть у нее, и ручьи в нее вливаются, вот один из них тут и течет – глубокий, мощный…

Федор на труп посмотрел, поморщился. Не хотелось ему мясницкой работой заниматься, одно дело, за палачами смотреть, другое – самому в кишках да нечистотах копаться, брезгливо ему это, неприятно. Не царское это дело.

Михайла только вздохнул:

– Ты б, царевич, отвернулся, пошел, посидел где? А я б тут пока дело и управил?

– Хорошо. – Федор на несколько шагов отошел, отвернулся. А только все равно и треск ткани слышал он, и хряск, с которым Михайла тело мертвое кромсал, и вонь до него долетела… мертвец же! И потроха… поневоле вонять будет.

Поморщился Федор, ну так что же. Не железный ведь он!

Потом плеск послышался, Михайла выдохнул.

– Поворачиваться можно, царевич.

И верно, тела уж нет, Михайла рясу кромсает на клочья.

– Так-то лучше. И пусть тряпки тут лежат, авось сгниют быстро.

Карманы патриарха уже Любава обшарить успела, там что-то найти нереально было.

– Пусть лежат.

– Ты меня обратно-то выведешь, царевич? Не то… возьми?

Михайла Федору тесак протянул, на колени встал. Федор тесак с размаху в воду зашвырнул, другу руку протянул, подняться помог.

– Вконец ополоумел, что ли? Пошли выпьем, сыро тут, не разболеться бы некстати!

Михайла и не отказался.

Сидели парни, вино зеленое по кубкам разливали, только вот Федор пил, а Михайла так, пару глотков пригубил, знал он, что может наружу полезть, коли у него язык развяжется. Вот и выливал половину себе за пазуху. Неприятно, ну да перетерпит.

Федор раскраснелся, друга по плечу хлопал, когда попадал, вино так подействовало, вроде и речь ровная, почти гладкая, а ноги и не держат. Да и язык мелет, чего не надо бы…

– Настоящий ты друг, Мишка! Доказал! Оправдал!!!

– Ты знаешь, я за тебя и в огонь, и в воду…

– Туда не надо… пока. Ты мне и так пригодишься!

– Что надо – то и сделаю. Хочешь, еще кого убью, царевич?

– Пока нет. Пусть мать скажет.

– Мне ты скажи. Мать твою я уважаю, а служу – тебе. И тебя люблю…

– Любишь, – перемкнуло Федора. – Ты – любишь. А она – нет…

– Царица?

– Устинья… Что ей не так?! Что ей надобно было?! Почему она сразу за меня замуж не пошла, время тянула?

Михайла и не думал, что Федор такое понимает. Но… ежели сообразил, надобно ему хоть что сказать, не правду, конечно, а ложь, удобную да гладенькую.

– Боялась, наверное.

– Меня?

– Любого мужика, не обязательно тебя, царевич.

– Я ж не любой! Почему она так?

– Так девки всегда того самого боятся, это если уж выбора не остается, тогда покоряются, и то пищат да царапаются.

Федор задумался, потом кивнул:

– Да, наверное. Видел я такое… Эх, дурак! Надо было ее увозом брать! Поплакала б, да и смирилась!

В светлых глазах хищные огоньки зажглись, пальцы скрючились, ровно когти.

– Полюбила бы, – эхом отозвался Михайла, который сейчас подумал, что он-то… а он ведь тоже так сделать собирается. Верно?

– Полюбила бы, как дитя б понесла! Никуда б она не делась, все они, бабы, такие, как собаки, плетку любят… – Федор принялся рассуждать со знанием дела, а Михайла молчал, думал…

Потом еще другу подлил, да и себе чуточку тоже. Хватило ночи и выпить, и напиться, и даже потом Федора пьяненького под бок к жене его сгрузить. А сам Михайла ушел во двор, ледяной воды на голову вылил, чтобы протрезветь.

Ему сейчас побегать надобно будет, чтобы готово было все в любой момент.

Говоришь, Устинья – не моя забота? Ну и говори себе, а я делать буду.

* * *

– Федор пришел. И Михайла с ним, пьют сидят.

Любава кивнула, Варваре улыбнулась.

– Вот и ладно. Завтра суматоха начнется, как государь патриарха позовет.

– Когда позволишь слово молвить, Любавушка: давно пора было убить дурака старого! Совсем страх потерял, на тебя тявкать начал! Забыл, из чьей руки ест! Нет бы благодарить, слушаться да кланяться земно, он рот свой поганый открывать вздумал! Поделом ему! По-де-лом!

Любава кивнула:

– Да, пожалуй…

– Далеко ли корабли?

– Через сутки уж пристать должны.

– Ждать будем.

– Будем. – Сейчас Любава только ждать и могла. Ну и поговорить с сообщниками. А кто не согласится, кто не пойдет за Федором, тот пойдет за Макарием!

* * *

Патриарх Борису понадобился прямо с утра, Борис за ним и послал.

Вернулся гонец, доложил, что патриарха нет у себя. И в палатах нет. И… нигде нет?

Тут-то и взбурлили палаты государевы.

Во все стороны гонцы полетели, шум поднялся, боярин Репьев прилетел, расспросы начались. Кто патриарха видел, кто с ним говорил, о чем, но – нет! Никто и ничего не знает.

Ушел патриарх в покои свои, да и все, не выходил он оттуда… наверное. Наверное?

Ну так монастырь же, монахи-то по коридорам ходят, когда патриарх рясу обычную надел али плащ накинул, никто его и не отличит. Репьев подумал да и решил, что ушел Макарий по доброй воле. А вот с кем и куда – расспрашивать надобно.

Борис прогневался, на боярина заругался, приказал Макария хоть где сыскать!

Патриарх же, ежели с ним что случилось… легко ли нового выбрать? Смеяться изволите! Покамест Собор соберется, пока переговорят епископы, пока суд да дело… чай, полгода пройдет! А у него нет такого времени!

У него и жена в тягости, и, опять же, выборы патриарха – дело важное, от государя зависящее, тут не вера, тут политика чистая. Вера – это отшельники в пещерах сидят, молятся, а патриарх с государем должен рядом стоять, понимать его, поддерживать.

Есть и такие на примете у Бориса, но… не ко времени сейчас оно! Ой, не ко времени!

А покамест приказал Борис позвать к себе архиепископа Луку, который наиболее был к патриарху близок, с ним побеседует[112].

А по столице шум пополз, заволновались люди, встревожились, только Михайла дело свое знал. Не всплывет Макарий никак. Не найдут его.

* * *

– Бабушка, Макарий пропал.

– Знаю, Устя.

– А… нельзя ли узнать, жив он?

– Нельзя. Это дела ведьмовские, я такого сделать не могу.

– И никак…

– Нет, Устя, никак я не узнаю. Только розыск учинить можно… когда человеческими средствами