Двадцать два несчастья - Данияр Саматович Сугралинов

— Что? — подозревая неладное, спросил я и сделал шажок назад. — Какие ученые?

— Британские ученые! Они говорят, что вдвоем худеть проще! К тому же ты тоже врач! Должен знать всякие секреты!

— Э… К чему ты клонишь?

— Помоги мне похудеть! — взмолилась Танюха и добавила: — И еще стать красивой! Сил моих уже нету! Вроде и жру не так много, а жопа еще больше растет! И подбородков аж три! Я уже все перепробовала.

Бог ты мой. От неожиданности я даже икнул, но вовремя взял себя в руки и… кивнул:

— Договорились, я тоже планирую похудеть. — И тут же добавил, пока она не выдумала еще чего-то: — Но для этого тебе нужно будет слушаться меня.

— В каком смысле? — Голос ее чуть дрогнул.

— Если я скажу не есть вот этот продукт, то, как бы тебе ни хотелось, ты его есть не будешь. Иначе собьешь весь эффект лечения. И будешь еще и на меня плохо действовать.

— А-а-а-а! Ну, если так, я согласна! — с облегчением рассмеялась Танюха. — А то я уже подумала…

Я кивнул. Проблема у Танюхи была почти такая же, как у Сергея, — неправильный образ жизни, отсутствие физических нагрузок и любовь к фастфуду. Плюс возраст.

А то исповедуют всякие непроверенные диеты и голодания, резко худеют, радуются, хвастаются, а потом начинают стремительно набирать вес. И еще удивляются — почему так⁈

Нет, мы пойдем другим путем.

Я уже собирался проводить Танюху, когда она вдруг замерла, глядя на неподвижный комочек у батареи.

— Серега… — протянула она. — А он дышит вообще?

Проследив за ее взглядом, я похолодел — котенок лежал слишком неподвижно, грудная клетка не поднималась.

Глава 11

Я рванул к батарее, опустился на колени. Подхватил крошечное тельце — холодное, безжизненное. Мертвый вес. Пульс почти не прощупывался. Дыхание — ноль.

— Серега! — голос Танюхи дрогнул. — Он же…

— Тихо, — резко оборвал я, переключаясь в режим врача.

Котенок весил граммов двести, не больше. Сердце величиной с виноградину. Легкие — с грецкий орех. Реанимация младенца — одно дело. Но котенок?

А, к черту, терять все равно нечего. Кроме одного невезучего котенка. Принцип тот же, что и с людьми, просто главное — не переборщить с силой.

Я положил бездыханное тельце на ладонь животом вниз, головой к запястью. Придерживая указательным и большим пальцами грудную клетку, начал легкие, ритмичные сжатия двумя пальцами со скоростью сто двадцать компрессий в минуту. Несильно, на миллиметр-полтора.

— Раз. Два. Три.

Ничего.

— Десять. Одиннадцать. Двенадцать… — Я продолжал отсчет, но уже ни на что не надеялся.

Танюха замерла, зажав рот ладонью.

Я перевернул котенка на спину, поднес к лицу. Приоткрыл крошечную пасть — язык синеватый, слизистая бледная. Осторожно подул в нос и рот разом, совсем чуть-чуть воздуха, буквально полувыдох, потому что слишком сильно — и можно разорвать альвеолы.

Снова компрессии. Двадцать. Тридцать. Сорок.

Еще выдох.

Грудная клетка чуть приподнялась.

Еще.

— Ну же, — пробормотал я сквозь зубы, — не сдавайся, мелкий. Ну же!

Танюха всхлипнула, а я продолжал. Пятьдесят компрессий. Шестьдесят. Пальцы действовали автоматически — годы операционной практики, тысячи манипуляций. Даже в этом разваливающемся теле мышечная память хирурга сохранилась.

Семьдесят.

И вдруг — крошечная судорога. Ребрышки дернулись под пальцами.

Я замер, затаив дыхание. Рядом сопела в ухо Танюха, напирая на плечо огромным бюстом.

Еще одна. Котенок втянул воздух — хриплый, булькающий вдох.

— Живой! — ахнула Танюха и радостно взвизгнула. — Серега, он живой!

Грудь заходила судорожно, неровно. Я перевернул котенка набок, легонько постучал по спине — из пасти вытекла капля жидкости. Еще один вдох. Еще.

Дыхание выровнялось. Частое, поверхностное, но регулярное.

Котенок слабо качнул головой и издал тоненький писк.

Я выдохнул, только сейчас осознав, что сам все это время почти не дышал. Сердце колотилось, а ладони тряслись от прилива адреналина. Ей богу, на сложнейших операциях так не волновался!

— Молодец, — тихо сказал я, поглаживая крошечную голову одним пальцем. — Молодец, боец.

Танюха смахнула слезу тыльной стороной ладони, шмыгнула носом:

— Ох, Епиходов… Думала все, капец… А ты… ты вообще…

Голос ее дрогнул, моя боевая соседка тупо не нашла слов.

— Доктор, — устало ответил я, укладывая котенка обратно на тряпку у батареи. Аккуратно накрыв его краем старого полотенца, я добавил: — Просто доктор.

Котенок свернулся калачиком, зарылся мордочкой в ткань и затих. Но теперь его бока мерно поднимались и опускались. Живой!

Я поднялся с колен, чувствуя, как ломит спину и подрагивают ноги. Взгляд упал на Танюху — она смотрела на меня совсем другими глазами. Не с насмешкой или с жалостью, а с каким-то удивленным уважением.

— Ну вот, — кивнул я и попытался улыбнуться. — Теперь точно будем его откармливать.

— Будем, — твердо кивнула она. — Обязательно будем.

* * *

На клининг моей квартиры Танюха бросилась со всем неистовством бабьей мощи. Мне же теперь можно было освободившееся время потратить на более полезные занятия. И я начал с главного — всегда надо начинать с главного.

Решил искать работу.

Возможно, кому-то такой выбор покажется глупым, учитывая, что жить этому телу оставалось от силы неделю, но… Ну а что еще можно сделать? Да, можно пройти полное обследование — ЭКГ, УЗИ сердца, коронарографию, лечь в стационар, получить адекватную терапию. Но в том-то и беда — это тело уже не спасти никакими операциями и лечением. Разве что полной сменой образа жизни. И то если начать прямо сейчас.

А для этого желательно повысить качество этой самой жизни. А для качества что нужно? Правильно — деньги. Без них даже аспирин в аптеке не купить.

Не говоря уж о вполне неиллюзорных угрозах от Михалыча, которому долг нужно вернуть позавчера. Как и Марату со Светой из продуктового.

Так что да. Я решил искать работу.

Прежде всего проанализировал все те активы, которые на сегодняшний день имелись у меня как у носителя личности Сергея Епиходова из Казани. Краткий анализ показал, что устроиться на работу по специальности врачом я не могу никак. Харитонов этот вопрос так не оставит: и попытайся я устроиться куда-нибудь даже санитаром — все равно позвонит и наговорит очень много нелицеприятного.

Поэтому на какое-то время я