Беглец - Андрей Никонов

трос, пропущенный через таль, ещё двое ровняли снизу. Работали они слажено, бойко, когда Сергей остановился неподалёку, как раз затащили очередной ствол, и устроили себе небольшой перерыв, спустились вниз, уселись на лежащее бревно

— Эй, городской, — крикнул рыжий парень, — что, может подсобить хочешь? Так давай к нам, рабочие руки лишком не будут.

Травин покачал головой.

— Что, работы физической боишься? А ты знаешь, что труд из шимпанзе человека сделал?

— Ага, вот сейчас вижу, — Сергей закурил, поймав жадный взгляд, протянул полупустую пачку, — прям по тебе. Слегка перестарался только.

Трудяги заржали, разобрали по папиросе.

— Вишь, — просипел тот, что выглядел постарше других, крепкий мужичок с седеющей бородой, — интеллигент, а приличие соблюдает, а ты, Ванька, как есть охламон, так и останешься.

— Чего это я останусь? — обиделся рыжий. — Может, я в школу пойду. В семилетку.

Сказал, и тут же отчего-то помрачнел. Махнул рукой, и полез наверх.

— Чего это он? — спросил Сергей.

Ему собрались было ответить, но тут конструкция затрещала, пошла в бок, и рассыпалась вместе с рыжим и заброшенным наверх стволом дерева. Рабочие отпрянули, а потом бросились разбирать завал, Сергей тоже схватился за брус, оттаскивая в сторону, потом за другой, и уткнулся взглядом в рыжего. Тот лежал на спине, а прямо на живот ему давило бревно, верёвки, которыми то связали, пока что держали ствол на весу. В длину оно было метров семь, и примерно в треть метра диаметром. Лицо Вани посерело, по коже катились крупные капли, говорить он не мог.

— А ну стой, — скомандовал Травин, — иначе его в лепёшку сейчас. Эй, не трожь, и ты руки убери.

Бородатый отпрянул.

— Чего орёшь?

— Смотри, — Сергей ткнул пальцем, — сдвинешь, и его расплющит, нужно сначала вытащить. Двое сюда, держите за ноги, как только скомандую, тяните.

Бородатый ухватил рыжего за одну ногу, ещё один рабочий — за вторую, остальные сгрудились вокруг. Травин осторожно подошёл к бревну, присел, обхватил руками, подмигнул Ивану. Резко толкнул ствол вверх.

— Давай.

Бревно пошло вверх, веса в нём было центнера два, Сергей крепко прижимал его к туловищу, сделал один шаг, другой, отводя ствол в сторону, и отпустил. Тот. словно огромный маятник, качнулся, верёвки не выдержали, махина ударила концом о землю, и начала падать левее пилорамы. Бок жгло, Травин чувствовал, как из только недавно зашитой раны потекла кровь, в глазах сверкали искры, к горлу подкатил противный комок.

— Эй, браток, с тобой всё хорошо? — послышался голос.

— Не очень, — признался Сергей, — мне бы к доктору.

— Мигом организуем. Эй, ребя, айда их на подводу, да поскорее, — Травина подхватили, и уложили на дощатые дровни.

Местного старосту пришлось подождать, сначала он занялся рыжим Ваней, и только потом, прервавшись, бегло осмотрел Сергея.

— Похоже, товарищ, вы тут решили надолго остаться, — сказал он, ставя ещё два стежка на рану, — такими темпами месяц, а то и два проведёте. Нет, что Будкина спасали, это замечательно, ещё буквально несколько сантиметров, и ему бы там в кашу всё раздавило, раньше бы сказали — свечку будет ставить за вас каждую неделю, а теперь даже и не знаю, как отблагодарит. Полежите ещё немного, а как встанете, старайтесь резко не двигаться, Фрося вас перевяжет и насчёт обеда устроит.

Фрося, пожилая усталая женщина в белом халате, принесла Сергею бульон с хлебом и пять отварных яиц, а когда Травин с ними разобрался в два счёта, сняла старую повязку, густо намазала рану йодом, и прилепила новую.

— С Будкиным-то как? — спросил Сергей.

— Да пока непонятно, — бесцветно произнесла женщина, — рёбра ему подавило, да кишки слегка пережало, но Пётр Лаврентьевич сказал, может, не помрёт, в рубашке родился.

Отчего-то Травину показалось, что Фросю это не радует.

— Неужели такой плохой человек?

— Паразит он, — неожиданно зло сказала санитарка, — из-за него девушка утопилась, а он ходит гоголем, словно не его это дело. Разве ж можно с таким чёрствым сердцем жить.

— Девушка, это учительница бывшая?

— Она.

— А что случилось-то?

— Втюрилась она в него, а он не препятствовал, руки распускал, и по слухам, обещал жениться. А потом с Глашкой закрутил из новых, что в прошлом году тут поселились, и начал с обеими гулять. Они-то не знали до поры, до времени, Глашке что, сама гулящая, хиханьки да хаханьки, а вот городская, та как узнала, пошла и в болото. Я её, грешницу, отмывала перед похоронами, так как живая лежала, лицо укоризненное, глаза ясные, еле закрыли.

Санитарка вытерла слёзы платком.

— Записку оставила, так мол и так, ложу на себя руки из-за несчастной любви. И записку эту в конвертик розовый, с ангелочками. Знамо, сама там, на небе, с ангелами сейчас. И ведь прежде, чем с Ванькой загулять, она уезжать собиралась, да потом вот передумала.

— А чего собиралась? — спросил Травин.

— Да нелады у неё с председателем были, с Петром Лаврентьевичем, спорили они, как детей учить. С норовом была, учёная, в городе-то порядки другие.

— Какие другие? — уточнил Сергей.

Тут в комнату заглянул староста.

— Сделали, Ефросинья Петровна?

Санитарка кивнула.

— А что настроение смурное?

— Да вот, учителку бывшую вспомнили, что да как, — сказала Фрося, — Ванька-то её до могильной плиты довёл. А может и не только он.

Женщина подхватила железный поднос с бинтами и склянками, и вышла. Председатель проводил её взглядом.

— Ну что, — он приподнял повязку, — йода не пожалела, теперь там ни один микроорганизм не выживет. Вы, Сергей Олегович, больше кушайте и меньше двигайтесь, тогда, глядишь, и на поправку дело пойдёт окончательно.

Травин как мог, последовал его совету. До вечера, пока не стемнело, читал Хэммета, а потом на кухне ел за обе щёки, под ненавидящим взглядом Сазонова. Когда Сергей попросил добавки в третий раз, хозяин дома плюнул, швырнул ложку на стол, прошипел про оглоедов, которые платят целковый, а нажирают на три, и ушёл к себе. За ним прошаркала и тётя Сима, оставив Сергея одного. Молодой человек собрал посуду в стопку, и только приподнялся, как в столовую вошла учительница.

— Смотрю, вы теперь деревенским спасителем заделались, — вместо приветствия сказала она, усаживаясь напротив, — только и разговоров теперь, что о вас. Сергей Олегович, так?

— Можно