Человек, который видел антимир - Илья Иосифович Варшавский

в высокогорной экспедиции, в надежде, что эта работа излечит меня от желания стать теоретиком. Однако ни трудности альпийских походов, ни подъемы в верхние слои атмосферы, ни совершенно новая для меня сложная техника физических экспериментов не были в состоянии отвлечь от постоянных дум об одном и том же. Новые гипотезы, одна другой смелее, рождались в моем мозгу.

Получив отпуск, я сейчас же помчался в Академию Познания.

За это время в зале логического анализа произошло много перемен. Моих любимцев – электронных анализаторов – уже не было. Их место заняли крохотные машинки неизвестной мне конструкции, способные производить до трех миллиардов логических операций в секунду. В конце зала я увидел массивную дверь, обитую звукоизоляционным материалом. На двери была табличка с надписью «КОНСУЛЬТАНТ».

Возле двери, в кресле, сидел старичок в академической ермолке. Он просматривал рукопись, лежавшую у него на коленях, время от времени нетерпеливо поглядывая на часы.

Дверь отворилась, и старичок с неожиданной резвостью вскочил, рассыпав листы по полу.

– Федор Михайлович! – сказал он заискивающим тоном. – Может быть, вы мне уделите сегодня хоть пять минут?

Я перевел взгляд и обомлел. В дверях стоял тот самый юноша, который прошлый раз жаловался мне на свою судьбу.

Но это был уже совсем другой Тупицин.

– Не могу, дорогой, – снисходительно сказал он, – у меня сейчас свидание с академиком Леонтьевым. Он записался ко мне на прием неделю назад.

– Но моя работа гораздо важнее той, что ведет Леонтьев, – настаивал старичок. – Я думаю, он, как честный ученый, сам это признает!

– Не могу, я обещал. А вас я попрошу зайти, – Тупицин вынул записную книжку, – на той неделе, ну, скажем, в пятницу в двенадцать часов. Устраивает?

– Что ж, – вздохнул старичок, – если раньше нельзя…

– Никак нельзя, – отрезал Тупицин и важной походкой направился к выходу.

Несколько минут я стоял, пораженный этой метаморфозой, затем бросился за ним вдогонку.

– Здравствуйте! – сказал я. – Вы меня не узнаете?

Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, и вдруг рассмеялся:

– Как же, помню! В этом зале, не правда ли?

– Конечно!

– Вы знаете, – сказал он, беря меня под руку, – в тот день я был близок к самоубийству.

– Очевидно, вы себя просто недооценивали. Болезненный самоанализ, ну, какие-нибудь неудачи, а отсюда и все остальное. Скажите, что же помогло вам найти место в жизни?

– Видите ли, – замялся он, – это не так легко объяснить. Я ведь вам говорил, что я тупица.

– Ну вот, – сказал я, – опять за старое! Лучше расскажите, чем вы тут занимаетесь.

– Я консультант по немыслимым предложениям.

– Что?! Никогда не слышал о такой должности. Разве логического анализа недостаточно, чтобы отсеивать подобные предложения?

– Достаточно. Но я как раз их придумываю.

– Для чего?

– Чтобы дать возможность ученым построить новую теорию. Вы ведь все находитесь в плену логики. Всегда во всем ищете преемственность, логическую связь с тем, что уже давно известно, а новые теории часто требуют именно отказа от старых представлений. Вот Леонтьев и посоветовал мне…

– Но как же вы это можете делать, будучи, простите за откровенность, профаном?

– Как раз поэтому мне часто удается натолкнуть ученого на новую гипотезу.

– Чепуха! – сказал я. – Форменная чепуха! Так можно гадать до скончания века. Я, правда, ученый-любитель, но проблема, которая меня интересует…

– А что это за проблема?

– Ну, как вам попроще рассказать? Мне хочется найти объяснение, почему антиматерия в доступном нам пространстве распределена не так, как обычная материя.

– А почему она должна быть так же распределена?

– Потому что признаки, которые ее отличают, ну, скажем, направление спина, знак заряда и другие, при образовании частиц могут появиться с такой же степенью вероятности, как и в привычном нам мире.

Он закрыл глаза, стараясь меня понять:

– Значит, вас интересует, почему антиматерия распределена не так, как обычная материя?

– Да.

– А почему так, вы знаете?

– Что так?

– Почему именно так распределена обычная материя?

Вопрос меня озадачил.

– Насколько мне известно, – ответил я, – еще никто…

– Не можете же вы знать, почему не так, когда не знаете, почему так. – Кажется, он безнадежно запутался в своем софизме.

– Нет, – ответил я, улыбаясь, – все это, может быть, и забавно, но вовсе… – на мгновение я запнулся, – вовсе не так уж глупо! Пожалуй, лучше всего мне работать в экспедиции!

Автомат

Мы только что закончили осмотр лаборатории бионики, и я еще был весь во власти впечатления, произведенного на меня удивительными автоматами, которые создал мой приятель. Они уже были не машиной в обычном понимании этого слова, а дерзкой попыткой моделирования самого таинственного из всего, что создала Природа, – высшей нервной деятельности человека. Я думал о том, что это еще только начало – результат всего нескольких лет работы ученых в совершенно новой области науки. Что же будет достигнуто в течение ближайших двадцати, тридцати лет? Сумеет ли человек преодолеть барьер, отделяющий машину от мыслящего существа?

– Интересно, что проблема чужой одушевленности, – ответил мой друг на заданный ему вопрос, – возникла задолго до того, как были сформулированы основные положения кибернетики, но уже тогда было ясно, что она неразрешима. Наблюдая внешние, доступные нам проявления психической деятельности человека, мы никогда не можем решить с полной достоверностью, имеем ли мы дело с живым, мыслящим существом или с искусно сделанным автоматом. Нет ни одного внешнего проявления этой деятельности, которое принципиально не могло бы быть смоделировано в машине.

– Боюсь, что вы все же преувеличиваете возможности конструктора, – возразил я, – имеются тысячи признаков, по которым мы всегда можем отличить живое существо от машины. Способность производить себе подобных, эмоциональное восприятие окружающего мира, социальный инстинкт, фантазия и стремление к творчеству всегда будут отличать человека от автомата.

– Давайте исключим из рассмотрения физиологические особенности живого организма, хотя теоретически можно и их моделировать, – ответил он. – Речь, я повторяю, идет о чисто внешних проявлениях психической деятельности. Трудность решения проблемы чужой одушевленности определяется, во-первых, ничем не ограниченными возможностями моделирования, а во-вторых, невозможностью проникновения в таинственные процессы чужой психики. Мы никогда не знаем, что и как думает другой человек. Нам известны результаты этого процесса, но не его ход. Можно создать автомат, обладающий памятью, способный к логическим сопоставлениям, реагирующий на внешние раздражители, подобно человеку. Такой автомат будет с вами спорить, защищать выработанную точку зрения по различным вопросам, сопоставлять известные ему факты, то есть вести себя подобно человеку, оставаясь при этом машиной. Скажите, разве вам никогда не приходило в голову, что высказывания вашего собеседника представляют собой простой набор механически запомненных фраз и определений и что перед вами не живой человек, а