Время - Максим Сергеевич Евсеев

– Не пугайся! Мне кажется, что ты намереваешься провалиться сквозь пол. Но пока ты этого не сделал, позволь поинтересоваться, что именно тебя привело сюда?

Максим медленно обернулся и увидел в дверях человека, который наверное должен был быть начальником лагеря. В дверях стоял высокий лысый старик, в спортивном костюме и резиновых сапогах, с очень строгим выражением лица. Поскольку пол под Максимом проваливаться не собирался, то надо было что-то отвечать, а в голову, как на зло, ничего не приходило. В таких случаях, оставалось молчать и упрямо смотреть под ноги – это уж он делать умел, как никто другой. В конце концов, взрослые лучше знают, что положено говорить в таких случаях и помощи Максима им явно не требуется. Крика вот только он не любил, но кричать начальник лагеря, вроде бы не собирался.

– Сдается мне, что ты намерен молчать, как партизан. И это, как я понимаю, твоя принципиальная позиция.

Сказал он, стаскивая резиновые сапоги в прихожей.

– В таком случае, почему бы тебе для начала, не снять свои сандалии. Как тебе такая идея? Я не люблю, когда в помещении ходят в уличной обуви.

И пока Максим торопливо разувался, лысый старик подошёл к шкафу и осмотрел богатство, стоящее на полках.

– Я ничего руками не трогал. – торопливо проговорил Максим. – Я только посмотрел.

– Знаю, что не трогал. Но тебе наверное хотелось. Можешь снять с полки любой, какой тебе больше нравится.

Что-то странное было в этом лысом старике. Несмотря на строгое и даже нахмуренное выражение лица, он не внушал страха, но и понравится, как некоторые взрослые, не пытался. Вот уважение и интерес он, вне всякого сомнения, вызывал. Максим молчал не от того, что ему нечего было сказать – ему вдруг показалось, что говорить не имеет смысла, потому что начальник и так все знает. Максиму впервые в жизни захотелось слушать и было ужасно любопытно, всё что этот высокий человек мог ему сказать.

– Так ты хочешь подержать в руках, какой-нибудь из этих хронометров? Не бойся, я разрешаю.

Он отошёл в сторону, освобождая место перед шкафом с механизмами, чтобы Максиму было удобнее выбирать.

– Какой тебе больше нравится?

Начальник лагеря снял с полки коробочку из потемневшего метала внутри которой быстро крутились шестерёнки.

– Посмотри, видишь якорь и две буквы G и B? Этот механизм знаменитого часового мастера Густава Беккера. Им больше ста лет, а они всё ещё исправно ходят. Или вот эти… – Он показал на другие часы. – Этот пренадлежит знаменитому Павлу Буре.

Максим взял механизм в руки и завороженно смотрел, как крутятся в нём шестерёнки.

– Нравится?

– А почему они все без стрелок?

– Я коллекционирую только механизмы – меня интересуют только они. С тех пор, как жрецы древней мессопотамии догадались разделить сутки на двадцать четыре части, циферблат стал лишь отображением этой прекрасной догадки. И не важно, является ли циферблат частью солнечных, водяных или огненных часов, он развивался в основном, как произведение искусства. Мне же интересны попытки человечества двигаться вровень со временем с помощью придуманных им решений в области механники и физики.

– Огненные часы? – выдохнул поражённый Максим.

Он представил себе циферблат на котором цифры вспыхивают разноцветным огнём, и горящая секундная стрелка извивается змеёй из пламени.

– Это могла быть просто свеча, на восковое тело которой были нанесены деления времени. Она могла гореть двенадцать часов, например, и скорость с которой плавился воск и огонь добирался до очередной отметки на свече, соответствовала прохождению стрелки современных механических часов по кругу циферблата.

Такое объяснение было слишком простым. Максиму больше нравились придуманные им часы с циферблатом из огня.

– Тебя ведь зовут Максим?

– Да. А откуда вы знаете?

Максим тут же вернулся из своего фантазийного мира в дом начальника лагеря и приготовился к неприятному разговору.

– Тебя ищет твоя пионервожатая.

Сейчас его отчислят и отправят с позором домой. Может для начала позвонят матери, а пока она будет за ним ехать ему придётся дожидаться её со своим чемоданом за воротами, в то время как Стас, Юля и все остальные ребята его отряда, станут дразнить его через решётку ворот. Зачем вот только надо было часы эти без стрелок показывать?

– Чего натворил-то, Максим? Меня, кстати, зовут Аркадием Матвеевичем.

И Максим, сбиваясь и путаясь, начал рассказывать всю историю своих злоключений. Слушал его Аркадий Матвеевич, не перебивая. Во время рассказа, он отыскал под кроватью свои тапочки, налил в электрический чайник воды из стеклянной бутылки и достал два гранённых стакана.

– Извини, ты чай с сахаром пьёшь? – спросил начальник лагеря, прервав рассказ на том самом месте, где Максим сбил Стаса и вырвался из окружения своих товарищей по восьмому отряду.

– Да. – удивленно ответил Максим. Он замолчал, не зная стоит ли рассказывать дальше, раз его всё равно не слушают.

– Я слушаю тебя. – развеял его сомнения Аркадий Матвеевич. – Впрочем, можешь не продолжать – дальше мне и так известно: ты решил где-нибудь спрятаться, а мой дом оказался поблизости. Ты пей пока чай, а я скажу твоей пионервожатой, что её подопечный у меня, а то она волнуется.

И он, сменив домашние тапочки на резиновые сапоги, вышел из дома.

Тут Максим совсем перестал, что-либо понимать. Не сказать, что до этого ему всё было понятно, но теперь он растерялся окончательно. Правда ненадолго. Разговаривал с ним Аркадий Матвеевич вежливо, выслушал не перебивая, про часы рассказал всякого. Не похож был начальник лагеря на человека, который, не разобравшись, станет его наказывать или звонить Максимовой маме. Да и сделать всё это можно было бы не предлагая чаю.

В прихожей послышался шорох: хозяин дома вернулся и опять снимал свои резиновые сапоги.

– Это я все понял, Максим, – сказал Аркадий Матвеевич. – Но я-то спрашивал не про это. Ты ведь так и не сказал, что сам обо всём этом думаешь?

Максим задумался. Смысл вопроса был ему не совсем понятен. Наверное, начальник лагеря хочет чтобы он повинился. Так часто бывало, когда кто-то совершал проступок, то взрослые спрашивали: "Что ты сам об этом думаешь?" и ребёнок должен был сказать: "Я больше не буду", показывая тем самым, что он всё осознал и воспитательная работа, после этой волшебной фразы, считалась проведённой.

Смотрел Аркадий Матвеевич в этот момент очень внимательно, но так, что казалось будто ответ его не сильно интересует. Он вроде бы наблюдал не за самим Максимом, а как-то рядом с ним, как если бы у