Лачуга должника и другие сказки для умных - Вадим Шефнер

Четвертое окно было Лизино. Оно было открыто. Лиза сидела в глубине комнаты за столом и читала книгу. Когда она увидела меня, она на минуту подняла глаза, и я успел заметить в них слезы. Должно быть, книга была грустная. Лиза сразу отвернулась от меня, а я поскорее прошел мимо. Пятое окно было уже не в нашей квартире. На его подоконнике сидела большая рыжая кошка. Кошка равнодушно поглядела на меня, будто она давно привыкла, что мимо ее окна ходят люди – это на уровне-то третьего этажа!

Шестое окно было открыто, и на его подоконнике стоял ящик с землей и желтыми цветами. Ящик закрывал собой подоконник, и мне пришлось здесь держаться за нижние закраины оконного выступа. Ногам моим стало скользко: при поливке цветов вода просочилась на карниз. Но теперь-то дело было на мази. «Скоро мне поворачивать обратно», – с радостью подумал я. Я очень-очень медленно шел мимо этого окна.

Комната за окном была пуста, но вдруг показалась женщина с кувшином. Она торопливо и задумчиво подошла к подоконнику и опять начала лить воду на цветы.

– Ай да цветочки! – сказал я.

Женщина взглянула на меня и вдруг закричала не своим голосом. Она отпрянула от окна, потом снова кинулась к нему и ткнула меня в лоб своим кувшином. Толчок был, в общем-то, слабый, но я все-таки сорвался с карниза и упал.

Мне повезло. Если б я упал у предыдущих окон, я разбился бы о булыжник, которым был вымощен двор. Но здесь начинался маленький газон с травой, и я упал на мягкую землю. Тем не менее на несколько секунд я потерял сознание.

Меня отнесли домой, в комнату, и вызвали врача. Врач сказал, что переломов нет, и назначил на несколько дней постельный режим. Кто-то позвонил по телефону тете Ане, и она приехала из конторы порта – там она работала. Она стала плакать и допытываться, с чего это я вздумал ходить по карнизам. Неужели я сам додумался до такой глупости!

Я отвечал, что сам додумался. Просто захотелось пройтись по карнизу. Но больше я этого делать не буду.

– И до маски ты сам додумался? Ведь это болезненная идея – ходить по карнизу в маске!

– Это не болезненная идея, а дополнительная, – объяснил я. – Но в маске я ходить тоже больше не буду.

– Если б были живы твои родители, – сказала тетя Аня, – все было бы по-иному. Отец порол бы тебя все время ремнем, мать таскала б за вихры, а бабушка отнимала бы у тебя компот. И тогда бы ты стал человеком. Я же пороть тебя не могу, и это-то и губит тебя. Но ты сам себя наказал: я думала послезавтра поехать с тобой на «Буревестнике» в Петергоф, а теперь это целиком отпадает.

Хоть доктор и сказал, что ничего опасного нет, но тетя Аня все же созвала общеквартирный консилиум. Первым высказался отец Шерлохомца – ведь он был ветеринар. Он сказал, что при падении с пятого или с шестого этажа был бы возможен летальный исход, а также помянул добром собак. «Собаки, – заметил он, – во многом умнее людей. По карнизам, например, они не ходят».

Тетя Нюта, Лизина мать, подала конкретную идею: меня надо поить молоком на случай выявления сотрясения мозга. С этим все согласились, и тетя Аня немедленно приступила к действию. Вернее, к действиям пришлось приступить мне – молоком-то меня стали пичкать.

Вечером, когда тетя Аня вышла на кухню, в комнату ко мне проскользнул Шерлохомец.

– Хорошо, что ты не сказал на нас, – прошептал Шерлохомец. – Лиза плачет вовсю, а тетя Нюта думает, что она заболела. А она по тебе плачет. Она просила тебе передать, что не будет больше обзывать тебя недоразвитым и компотным сычом.

– А олухом господа бога тоже не будет обзывать?

– Про это она ничего не сказала. А врать я не хочу. Работники сыска никогда не врут без надобности.

– Тогда скажи мне, что это твой папаша говорил про летальный исход.

– Летальный исход – это значит, что кто-то, вот, например, ты, летит к ангелам, то есть помирает. Но ты, может быть, и не помрешь. Тебе только сильно угрожает потрясение мозгов. Это значит, что ты будешь сумасшедшим идиотом. Тебя не тошнит еще от молока?

– Нет. Может быть, я еще не сойду с ума, – с надеждой сказал я.

– А вот я тебе сейчас проверку дам, – молвил Шерлохомец. – Шестью девять – сколько это?

Я начал считать в уме, но Шерлохомец прервал мои вычисления.

– Вот видишь, забыл. Первый признак психоумопомешательства.

– Я плохо знаю таблицу, – признался я. – Я и до того, как упал, плохо знал. Мне задание на лето по арифметике дают.

– Ну, а сколько у человека пальцев?

– Десять.

– Опять роковая ошибка, – сказал Шерлохомец. – У человека двадцать пальцев.

Шерлохомец ушел, а я остался лежать и ждать, когда начнется тошнота и когда я начну сходить с ума и делаться идиотом. Мне этого совсем не хотелось, и из-за этого я всю ночь не спал, а только притворялся, что сплю, – чтобы не огорчать тетю Аню. Утром, когда она ушла на работу (предварительно напоив меня молоком), мне стало совсем грустно. Я лежал и думал о том, что вот всю жизнь я хотел прокатиться на «Буревестнике», а когда это стало близко к осуществлению, мне так не повезло. На «Буревестнике» в Петергоф завтра поедут другие, а меня отвезут на «скорой помощи» к Николаю Чудотворцу на Пряжку. Потом я вздремнул, и мне приснилось, что я сижу за решеткой у этого Николая Чудотворца, а сумасшедшие бьют меня по голове подушками и дразнят олухом господа бога. А за окном по заливу идет белый пароход.

Когда я проснулся, мне стало еще грустнее. Мне захотелось не то заплакать, не то убежать на край света. Потом внезапно в голове моей словно что-то беззвучно застучало, и я стал складывать строчки. Получилось вот что: