Адвокат Империи 17 - Ник Фабер

Я ведь не сумасшедший? Ведь так? Я просто чувствую: если переступлю порог, то не просто пожалею — меня больше не будет. Не умру в обычном смысле, а просто… Не знаю. Это было абсолютно странное, непонятное и глубоко иррациональное чувство, которое невозможно описать словами.

Но в одном я был уверен на сто процентов. Да, я не знаю, что случится, если я переступлю порог этой комнаты. Но если я зайду туда, то последствия этого мне совершенно точно не понравятся.

Будто бы прочитав мои мысли, сидящий за стеклом мальчик поднял ладонь и поманил меня к себе.

— Иди, Рахманов, — сказал Меньшиков. — Ты должен это сделать.

— Да что-то не хочется…

— Хочется, не хочется, а выбора у тебя нет.

Нахмурившись, я повернулся к нему. Заметил, что он держал в руках электронный планшет с какими-то графиками. Один из них, подписанный «А. Р.», упирался в самый верх, а число рядом с ним показывали сто процентов.

— Не переживай, ничего с тобой не случится, — добавил князь. — Мы будем наблюдать за происходящим.

— Очень обнадёживает, — скривился я, вновь посмотрев в сторону парня. — Что-то мне от этого спокойнее не стало…

— С этим я ничего поделать не могу, — чуть ли не равнодушно ответил мне Меньшиков. — Не переживай. Он не причинит тебе вреда. Он вообще никому не способен причинить вред. По крайней мере не напрямую.

— Это как? — не удержался я от нервной шутки. — Что? Эта собака не кусается, а делает больно по-другому, да?

Похоже, что у нашего дорогого великого князя чувство юмора атрофировалось полностью. Он повернул голову и посмотрел на меня единственным глазом.

— В самом худшем случае, Рахманов, он скажет тебе правду.

И? Как вообще это понимать⁈ В каком смысле — скажет правду? Какую ещё, к дьяволу, правду⁈ А хочу ли я её вообще слышать⁈

Глубоко вздохнув, сдержал рвущиеся с языка не самые цензурные слова. Это всё раздражение и усталость, не более. Вот меня и клинит. Нужно просто покончить с этим и всё.

Не став ничего говорить, я направился к двери. Стоящий рядом с ней человек в сером комбинезоне коснулся панели электронного замка, набрал на ней какой-то код, и над панелью загорелся зелёный огонёк.

— Прошу вас, ваше сиятельство, — вежливо произнёс он, отходя в сторону и давая мне пройти.

В ответ я лишь натянуто улыбнулся и кивнул. Вошёл в комнату. Не прошло и пяти секунд, как дверь за моей спиной вновь закрылась. Раздавшийся позади щелчок замка показался мне чересчур уж громким.

Внутри оказалась просторная комната. Самое близкое, как её можно было бы описать — детская. С не самой богатой обстановкой, к слову. Незаправленная кровать с в беспорядке лежащим на ней одеялом. Разбросанные игрушки на полу. У стены письменный стол, заваленный незаконченными рисунками и засыпанный карандашами. Пара книжных шкафов у дальней стены.

Сидящий у стекла парень повернул свою голову в мою сторону, и я встретился с ним взглядом.

— Проходи. Или ты так и будешь стоять?

Ничего не ответив, я бросил взгляд на стекло, перед которым он сидел. С этой стороны оно выглядело, как самое обычное и непрозрачное зеркало. Одностороннее? То есть он не мог видеть меня отсюда, когда я находился по ту сторону двери? Или же…

— А как ты…

— Я вижу куда больше, чем думают многие, — негромко ответил парнишка и, повернувшись к зеркалу, указал на что-то. — Гораздо больше, они привыкли считать.

При этом я заметил, как из-за волос торчит вытянутый и заострённый кончик уха.

— Ты альф?

— Вроде того.

— В каком это смысле «вроде того»? — не понял я.

— А это сейчас так важно? — с улыбкой спросил он. — Неужели это единственное, что тебя интересует?

— Наверно нет, — немного подумав, признался я. — Просто…

— Любопытство? — предположил он.

— Вроде того.

— Любопытство — опасная черта.

Мальчик поднялся на ноги и направился к своему столу.

— Любопытные люди порой задают вопросы, на которые совсем не хотят знать ответов, — продолжил он. — И порой это может привести их туда, где они совсем не хотят оказаться.

— Так, может быть, просто стоит не задавать этих вопросов? — предложил я.

— А как же они тогда смогут утолить своё любопытство? — весело спросил альф. — Разве смысл любопытства не в том, чтобы утолить жажду познания?

— Многие знания — многие печали.

Не дойдя до своего стола, он повернулся и вновь посмотрел на меня своими слепыми глазами.

— Когда-то давно один мудрец сказал: печаль — это справедливая цена за то, чтобы знать слишком много о том, чего хотел слишком сильно.

— И кто же это сказал?

— Я, — улыбнулся он. — Наблюдение за людьми позволяет, знаешь ли, сделать о вас некоторые выводы. И о вашей приверженности своим страстям. Так, может быть, именно это и следует тебе сделать? Отдаться на волю своему любопытству?

— Предпочитаю разумный подход, — уклонился я от ответа. — А разумный человек всего должен уметь сдерживать свои желания в узде.

— Сдерживать страсти — означает гасить то, что делает вас, людей, такими… невероятно живыми и интересными, — произнёс он, продолжая смотреть мне в глаза. — Желания, импульсы, даже ваши малейшие хаотичные порывы — всё это не враги разума. О, нет. Это ваше топливо: без них не бывает открытий, роста, настоящего выбора. Человек, который постоянно душит свои желания, превращается в пустую оболочку — послушную, «разумную», но мёртвую внутри. Лишённую шанса раскрыть свой потенциал. Даже самые тёмные или нелогичные импульсы несут в себе энергию для движения вперёд.

— Пустая софистика. Развивайся сколько хочешь, — ответил я, внутренне поёжившись от того, как он произнёс слово «потенциал». — Но если будешь пихать руки в огонь, то сгоришь не от недостатка страсти, а от её избытка. Могила, знаешь ли, не спрашивает, был ли твой порыв «движущей силой» — она просто ждёт, пока ты наконец в неё не прыгнешь.

— Так, может быть, путь некоторых людей как раз таки и ведёт их туда.

— Куда?

— К смерти, — со спокойной улыбкой произнёс он. — Разве твоя смерть не поспособствовала развитию в новой жизни, а, Алексей?

Какого это, когда тебе на голову выливают ведро ледяной воды? Без понятия. Зато я хорошо представлял, что чувствует человек, которого окатили жидким азотом.

Моим мозгам потребовалось почти три секунды, чтобы понять, что он назвал меня другим именем. Не ошибся. Не оговорился. А именно, что назвал другим именем. Именем, которое я не слышал уже более двадцати лет…

Почти что неосознанно моя голова повернулась в сторону огромного зеркала и людей, которые, несомненно, наблюдали за этим разговором.

И это не укрылось от моего собеседника.

— Не