Резюме сортировщика песчинок - Любовь Александровна Афоничева

Осторожно поглаживаю большим пальцем ее мизинец.

А Руру, пожалуй, стоило бы заткнуться. Пока не наговорил чего-то такого, через что рыцуцики прекраснодушные, может быть, и перешагнут, а вот сам он – уже не сможет.

И он вроде бы даже пытается сдержаться. Вон как ногти впиваются в ладони, и подрагивает подбородок, и сминается нижней губой острая v-образная ямка над верхней.

– Ладно, Ниш, не смотри так и не мучай косу… прости. Давай так… давай я как будто сказал, что понимаю тебя, – и на этом захлопнулся?

Ухом и затылком я ощущаю движение воздуха и догадываюсь, что она кивает.

Слышу как бы безадресное, но весомое гудение Белого:

– Негоже тех, кто выбрался из топи, ногой обратно спихивать туда.

Вижу, как Юна – и когда только успела подойти? – осторожно касается красного пятна на щеке Рура.

Когда бежишь с горы или начинаешь говорить о том, что тебя мучает, продолжать гораздо проще, чем остановиться. Однако заметно, что Рур на самом деле пытается.

Только вот улыбка, которая ползет по узкому лицу, отчего-то все сильнее напоминает трещину во льду. Вряд ли у меня есть шанс заткнуть ее парой слов, но я все же пробую:

– Ты прав.

– В чем? – Трещина чуть расширяется.

Это почти так же занятно, как стоять раздетым в центре хоровода. И все же я готов ему ответить. И ответил бы, если бы в этот момент не прозвучал севший, с трудом узнаваемый голос:

– Не надо, Вольга. Оставь стриптиз для других обстоятельств.

Мы с Руром синхронно поворачиваемся к говорившему.

– Да ладно, Тимьяныч, пусть бы слегка… обнажился. Ой, или лучше теперь звать тебя «Моф»?

Трещина все ширится. И кажется, что из нее вот-вот полезет какая-нибудь хтонь. Но пока лезут только слова:

– Звучит, конечно, так, будто кикимора чихнула… но тебе же нравится? Тебе вообще почему-то все нравится, что делает этот… вывернувшийся.

– Ликс… – Рука, которой Моф трет глаза, вздрагивает, но голос звучит ровно. – Мне ведь тоже очень повезло, что мои… развлечения тогда, ну, ты знаешь… не закончились страшно. Что я никого не убил. Тоже – счастливая случайность. Возможно, тебе надо чаще напоминать мне об этом. Чтобы я не забывался. Не считал, что имею право шутить. Радоваться успехам. Выбирать еду повкуснее. Собирать коллекцию кружек. Влюбляться. Возможно даже…

Рур не дает ему закончить, громко и рвано выдыхает:

– Зачем ты передергиваешь? Это было давно!

– Но когда-то это было недавно.

Моф больше не трет глаза, но и не спешит убирать от них руку. И на месте Рура я бы этому радовался. Потому что взгляд у Мофа вполне может быть таким, какой встретить не более приятно, чем вывернутую мехимеру.

Юна рушит паузу, не давая ей переродиться в безнадежное молчание, обнимает Рура за плечи и предлагает:

– Может, проводишь меня до Кормушки? Одной скучно, а мой мозг срочно нужно подкормить. И заодно… послушаешь доклад на завтра для Имберис? Там как раз тоже про еду: «Гастрономические образы в поэзии Перелома». Я что-то в этот раз волнуюсь, мне бы хотя бы самые сомнительные места с кем-нибудь… а?

– Не хочу. Ни с кем из вас сейчас не хочу.

Он выворачивается из ее рук, несколько раз встряхивает головой так, словно хотел бы, чтобы она отвалилась. И выходит вон.

Я вдруг чувствую, как устала рука. Не та, которую мнет Агния, а та, в которой все это время я, оказывается, держал на весу почти полную термокружку. Автоматически нюхаю то, что налила туда Юна, отпиваю немного, перекатываю во рту терпкую, чуть вяжущую жидкость. Уже не горячо, но, пожалуй, действительно вкусно.

– Удачно намешала, Ю-Ю. Хотя черноплодки и имбиря, в принципе, можно и поменьше…

Аккуратно вынув руку из пальцев Венц, я завинчиваю термокружку и кидаю ее в сумку. Не оглядываюсь назад, не смотрю на Мофа, избегаю даже полного смородиновой печали взгляда Юны. Делаю несколько быстрых шагов к двери и говорю в потрескивающий воздух:

– Он еще не… выговорился. Не до конца. Лучше так не оставлять.

Кажется, Агния и Белый отвечают что-то одновременно. Однако я уже в коридоре и не могу разобрать, что именно.

Может, надо было остановиться, объясниться. Но если я прямо сейчас не догоню Рура, то потом, скорее всего, просто его не найду. Кто знает, куда его понесет в таком состоянии…

К счастью, далеко его утащить пока не успело. Прибило к стенке шагов на сто дальше по коридору. Стоит, бодает лбом прохладный промхитин. Как будто такие жесты хоть кому-нибудь когда-нибудь помогали.

На звук моих шагов Рур оборачивается, зыркает из-под челки вызывающе. Хочется выставить вперед руки и пробормотать что-нибудь вроде: «Ну, ну, тихо, только не кидайся».

Но сказать надо кое-что совсем другое.

И если бы я еще знал, как сделать это правильно.

– Рур, ты своих друзей за дурачков не держи. Все, что ты сегодня на них выплеснул… насчет меня – они и сами понимают. Но еще они понимают, что ручной Вольга для Песочницы гораздо выгоднее, чем затейник Эф_Имер. Который… да л-л-лысый мантикор, что же я опять пытаюсь как-то выкрутиться… На самом деле я точно так же, как и ты, понятия не имею, почему меня приняли, за что мне все эти пирожки с куррогатом, чем я заслужил дружбу Мо… Тимофея и Юны, почему Агния держит меня за руку… Но одно я усвоил: все это мне нужно. И я на многое готов, чтобы это сохранить.

– Что, и на колени встанешь? – кривится Рур.

Я морщусь даже не от смысла, а от банальности сказанного. Почему сразу «на колени»? Почему не так, например: «Что, и облепиховый морс каждый день будешь пить?» Хотя да, он же не в курсе… Ну или тогда: «Что, согласишься целый год носить только клетчатые рубашки и полосатые свитера?» Вот это я понимаю – изящно и жестоко.

На колени, впрочем, тоже не хочется. И если посчитаться: кто из нас двоих кому и что сделал… так может это Руру стоило бы брякнуть передо мной своими острыми коленками об пол.

Поэтому ничто не мешает мне прямо сейчас развернуться и уйти. Пусть Рур валится дальше в свою персональную «темную ночь души». Со свистом. С моим напутственным «пока-пока». Обрывая по дороге драгоценные ниточки дружеских связей, которые я однажды почти увидел. И почти позавидовал. Да нет, не почти – по-настоящему позавидовал. А теперь вот наблюдаю, как этот… альтернативно одаренный пробует их на прочность. И ведь допробуется же.

Впрочем,