Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий

Численность этих людей, по совокупности данных из авторитетных исследований (Е.В. Тарле и А.3. Манфреда, X. Беллока и Д.С. Мережковского), составляла 1100–1150 человек. Наиболее подробные вычисления сделал Винсент Кронин: 650 офицеров и солдат Старой гвардии, 108 польских улан, 300 добровольцев с Эльбы и Корсики, 50 жандармов; итого — 1108 бойцов[1504].

25 февраля, накануне отъезда, Наполеон принял довереннейших лиц из гражданской администрации острова и объявил им, что завтра отплывает во Францию (без объяснений, для чего и надолго ли) и назначает губернатором Эльбы полковника местной Национальной гвардии Лапи с присвоением ему генеральского звания. «Я оставляю вам мать и сестру, — сказал он, заканчивая приём. — Могу ли я проявить большее доверие вам?»[1505]

Тем временем спешно готовились к отплытию пять судов — бриг «Непостоянный» с 26 пушками на борту (тот самый, на котором Наполеон не захотел плыть к Эльбе), пассажирские фелюги (парусники) «Каролина», «Звезда», «Святой дух» и «Святой Иосиф», а также две большие шлюпки, нагруженные всевозможными припасами[1506]. Во второй половине дня 26 февраля началась экстренная посадка на суда миниармии Наполеона. Солдаты «понятия не имели о том, куда собираются их везти, ни одного слова им раньше не было сказано, но, конечно, ещё до начала посадки они догадывались и с восторгом приветствовали императора, когда он появился в порту»[1507]. По воспоминаниям командира польских улан полковника П. Жермановского, которые использовал Стендаль, «переходя с берега на корабли, старые гренадеры кричали: «Париж или смерть!»»[1508].

Перед отъездом в порт Наполеон простился с матерью и сестрой. Л.-Ж. Маршан не мог забыть трогательной сцены, когда Летиция и Полина, «охваченные страхом и надеждой, никак не могли выпустить императора из своих объятий»[1509]. «Мама Летиция» неутешно рыдала, а Полина, кружевной платок которой промок от её слёз, была близка к обмороку. Она, кстати, вручила Маршану для императора своё бриллиантовое колье ценностью в 500 тыс. франков. Когда она сказала Маршану «прощай», он возразил: «Ваше высочество, я надеюсь, что это только «до свидания»», «Думаю, что нет», — произнесла Полина сквозь слёзы. «Какое-то скрытое предчувствие, — вспоминал Маршан, — подсказывало ей, что она никогда больше не увидит императора»[1510].

Обе женщины — «мама Летиция» и сестра Полина, которых Наполеон любил больше всех своих родственников, — задержались на Эльбе ненадолго. Экспансивная Полина уже 3 марта бежала с острова на фелюге с помощью и в сопровождении какого-то галантного французского офицера и до осени оставалась в Тоскане, где облюбовала себе виллу, принадлежавшую ранее её сестре Элизе. Когда же в начале апреля и Летиция прибыла сначала в Неаполь на линкоре (!) «Джоакино», который прислала за ней Каролина, а затем в Рим, Полина тоже обосновалась в Риме[1511].

Всё это будет. А пока, к вечеру 26 февраля, толпы народа заполнили улицы Портоферрайо. Люди шли и шли к гавани с возгласами «Да здравствует император!», чтобы проводить Наполеона и пожелать ему счастливого пути. На площади перед Морскими воротами Наполеон вышел из кареты, остановился перед скопившейся здесь массой островитян, которые без устали, надрывно приветствовали его, властным жестом руки заставил их смолкнуть и обратился к ним с прощальным словом: «Эльбийцы! Я хвалю вас за ваше поведение. В то время, когда поливали меня грязью, повергая сердце моё в печаль, вы проявили ко мне любовь и преданность. За это я благодарен вам и всегда буду хранить о вас самые добрые воспоминания. Прощайте! Я вас очень люблю!»[1512] С этими словами император поднялся на борт брига. Тут же «люди на борту судна затянули «Марсельезу», которую затем подхватили горожане, столпившиеся на пристани»[1513].

Вскоре после 19 часов, когда уже стемнело, в тот воскресный день 26 февраля 1815 г. флотилия «императора и суверена» Эльбы при попутном ветре отплыла на север. Путь ей освещала своевременно округлившаяся на небосводе полная луна. Могло показаться, что у императора и его миниатюрной армии впереди спокойный и безопасный, как небо в полнолуние, воистину светлый путь. Но так ли казалось тогда Наполеону? Нет, он знал, что ему и его людям грозит смертельная опасность: что-то он предусмотрел и уже миновал, а на что-то рассчитывал или просто надеялся избежать.

Главная опасность заключалась, конечно, в той бдительной слежке, которую вёл за Наполеоном и его окружением английский комиссар сэр Кемпбелл. Но 17 февраля комиссар уехал во Флоренцию — по одной версии, «показаться врачу, поскольку обнаружил у себя признаки начинающейся глухоты»[1514], а по другой — на рандеву «к своей возлюбленной графине»[1515]. Во всяком случае, он уведомил Наполеона, что вернётся на Эльбу 28 февраля, и Наполеон решил воспользоваться его отсутствием для побега, что он и сделал.

Беглецам грозила и другая опасность: вокруг Эльбы для наблюдения за островом денно и нощно кружили английские и французские королевские военные фрегаты. Зная об этом, Наполеон держал в уме наготове двойной вариант: проскочить, незаметно или обманом, мимо неприятельских судов (как это ему удавалось перед началом и в конце Египетской экспедиции), а в крайнем случае — атаковать фрегаты Бурбонов. «По правде сказать, — вспоминал полковник Жермановский, — мы полагали, что они охотнее присоединятся к флотилии императора, чем станут сражаться против него; но какой-нибудь офицер-роялист, мало-мальски решительный, мог повелеть дать залп из орудий и увлечь за собой экипаж»[1516]. К счастью для флотилии, Наполеон сумел направить ход событий по первому из двух его вариантов. Вот как это было.

На следующий день, примерно в 16 часов, Наполеон увидел в подзорную трубу, что издалека навстречу его флотилии идут три военных корабля, два из которых вскоре повернули влево и вправо, а третий, бриг под названием «Зефир», направился прямо к «Непостоянному». Наполеон приказал своим гренадерам снять их знаменитые (очень высокие) медвежьи шапки и лечь плашмя на палубу. Далее цитирую воспоминания П. Жермановского в переводе Стендаля: «Император намеревался взять бриг на абордаж. Но это было крайним средством, к которому он