Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

[Центральный архив корпорации «Росатом»]

Ангелина Гуськова, в свою очередь, замечает: «Удивительно охватывал Е.П. сложную панораму событий и объектов, размещенных в огромном пространстве страны и в их сегодняшнем облике и в перспективах на будущее. Е.П. не употреблял модного ныне слова «системный подход». Но я в его рассказах о городах-рудниках, городах-заводах отрасли, в переплетении решений, чисто технических и кадровых, с высокими социальными требованиями к обеспечению жизни людей, вовлеченных в особую отрасль, – видела воочию существование системы: сложной, гибкой, взаимовлияющей в своих структурах».

При всей «гибкости» системы ее «главнокомандующий» умел держать в ней жесткий – полувоенный, как сам определял, – порядок. И требовать столь же внятной конкретности от всех, с кем работал «на стыках» атомной промышленности.

Заслуженный юрист РСФСР, ветеран атомной промышленности Геннадий Просвирнов вспоминает: «Славский был штучным управленцем, настоящим модератором всей атомной отрасли страны! В 1966 году я участвовал на партийно-хозяйственном совещании министерства в Москве. В Президиуме кроме Славского были министр обороны Дмитрий Устинов, Президент АН СССР Анатолий Александров (Устинов тогда не был министром, а Александров – президентом Академии наук. – А.С.). Главный конструктор предприятия в Арзамасе-16 генерал Евгений Негин. Доклад делал Александров по ситуации с атомным флотом страны. Славский резко прервал его вопросом, сопровождая стуком ребра ладони по столу: «Ты, Анатолий Петрович, прямо скажи, что делать с ледоколом «Ленин»?! Когда надо ставить его на капремонт?!» Президент АН смутился! Меня поразили жесткость и четкость постановки вопроса в нужный момент обсуждения темы, несмотря на авторитетные лица в президиуме. Я тогда подумал: «Вот откуда и от кого исходит четкость в решении проблем на «Маяке» и порядок в системе министерства. От самого министра до оператора на заводе (!), что и должно быть в целом по стране!» [57].

Следует признать: общий управленческий порядок, рациональная продуманность планирования, производственная дисциплина в целом по стране сильно отличались от порядка в атомном ведомстве Советского Союза. И хотя общий, нараставший при позднем Брежневе «бардак» не мог не просачиваться и в Минсредмаш, но «внешний деграданс» шел сильно быстрее, чем внутриминистерский. И этот контраст начинал все больше раздражать партхозноменклатуру. Кое-кто нашептывал партийным бонзам, что, мол, атомщики сильно «зарвались» со своим «государством в государстве», а их «сталинского сокола» Славского надо бы «уменьшить».

И уменьшали – вместе со всей отраслью. Когда Государственный производственный комитет по энергетике и электрификации СССР, возглавляемый другом Брежнева Петром Непорожним, был в 1965‐м преобразован в Министерство энергетики и электрификации СССР, Славский в узком кругу еще шутил: мол, не зря человека с такой фамилией назначили новым министром: «Непорожний – значит в нем что-то все-таки есть». Однако, когда запущенные в 1964 году Белоярскую и Нововоронежскую АЭС в 1966 году неожиданно передали в подчинение Минэнерго, где под атомную энергетику был создан особый главк, желания шутить у атомщиков поубавилось. Ведь в МСМ уже действовал ГУ-16 с функционалом непосредственного управления развитием ядерной энергетики в стране.

Николай Доллежаль и Юрий Карякин из НИКИЭТ еще ранее опубликовали в журнале «Коммунист» концепцию развития атомной энергетики в виде «атомополисов». Предлагалось строить вкупе: новые промреакторы и АЭС – вместе с городками атомщиков в местностях, отдаленных от больших городов и агломераций. С последующей передачей выработанной электроэнергии в города через высоковольтные ЛЭП. Концепция была отвергнута из-за удорожания киловатт-часа электричества. Более того, новые АЭС в ЦК решили размещать в густонаселенных местностях – ближе к «потребителю» и строить без защитных «колпаков» (containment), постепенно удерживающих в случае аварии радиационные выбросы внутри и постепенно становившихся нормой на американских и европейских атомных станциях. Главный аргумент тот же – дешевизна электроэнергии.

В ЦК КПСС, вопреки отрицательной позиции министра Славского, сильному сопротивлению академика Александрова и других видных ученых, возобладало мнение, что атомщики «слабы» в экономике электрогенерации, поэтому эксплуатировать уже построенные и отлаженные в работе АЭС нужно профессиональным энергетикам. Пусть они и мало что понимают в ядерных реакторах – но атомщики, дескать, напишут им внятные инструкции, и те по ним будут работать. Это примерно как посадить за штурвал самолета машиниста тепловоза после краткой «переподготовки», вручив ему подробные инструкции, за какие ручки дергать и какие кнопки нажимать.

Кто именно предложил это вздорное решение и какова была истинная мотивация цэкушных «решальщиков», до сих пор покрыто мраком неизвестности. Хотя предположить можно: согласно некоторым ранним планам атомные электростанции к 1990‐м годам должны были вырабатывать больше половины электроэнергии в стране. При таком раскладе Министерство среднего машиностроения становилось бы главным «мотором» и «держателем акций» всей советской экономики, а это было уже, с точки зрения партийной верхушки, опасно политически. Кто бы ни стоял к тому времени во главе министерства.

Так или иначе, процесс передачи атомных станций энергетиками пошел пуще, лишь на время приостановившись после серьезного аварийного инцидента 1982 года на переданной в Минэнерго Ровенской АЭС. Смена ответственного ведомства сопровождалась падением технической культуры и дисциплины эксплуатации атомных станций. Что, по мнению многих, и привело в итоге к Чернобыльской аварии.

АЭС становились «картами» в разных, в том числе внешнеэкономических, играх. Борис Брохович с досадой пишет: «Первая АЭС с реакторами РБМК-1000 должна была строиться на комбинате «Маяк» для того, чтобы давать электроэнергию Челябинской области, тепло Каслям, Аргаяшу, Кыштыму и себе, а также перерабатывать, упаривать радиоактивные отходы. Однако А.Н. Косыгин был в Финляндии и продал электроэнергию, после чего станцию перепривязали в Сосновый бор под Ленинградом, а мы остались с носом» [40. С. 40].

Брохович имеет в виду следующую коллизию. Алексей Косыгин, будучи еще заместителем председателя Совета Министров при Хрущеве, несколько раз встречался с президентом Финляндии Урхо Кекконеном – пичем пару раз в сауне – и вел «долгоиграющие» беседы о сотрудничестве двух стран. В том числе в области энергетики. Это сотрудничество имело важное геополитическое значение для СССР, в определенном смысле «привязывающее» Суоми как нейтральную капстрану к Советскому Союзу в плане экономического развития, немыслимого без потока недорогой электроэнергии. 30 сентября 1960 года было подписано соглашение о поставке из СССР в Финляндию с января 1961 года ежегодно 200 млн кВтч электроэнергии. Эти договоренности совпали с обсуждением, где строить очередную АЭС с новыми уран-графитовыми реакторами РБМК-1000. Поначалу для под нее фигурировала площадка в Челябинске-40, поскольку сам «атомный городок» со своим разраставшимся комбинатом и окрестные уральские города и веси нуждались в энергии для развития. Ефим Павлович активно выступал за этот вариант, который был удобен со всех точек зрения: технологии, безопасности, кадров. Но внешнеполитические соображения в ЦК и Совмине перевесили. Поэтому 15 апреля 1966 года Е.П. Славский как глава МСМ подписал задание на проектирование Ленинградской атомной электростанции в поселке Сосновый Бор. А 29 ноября того же года Совет Министров СССР принял постановление № 800–252 о строительстве первой очереди ЛАЭС. Так что дальше отстаивать свою родную «Сороковку» Ефим Павлович был уже