Российский колокол №1-2 2021 - Коллектив авторов

Выйдя из дома, он направился на речку. Луна висела низко, слепила серебром, как новая монета. Гавр прошёл по тёмному саду, скрипнул калиткой.

– Эх! Хорошо-то как в селе!

Узкая тропинка вывела через густые заросли на косогор. Внизу блестела широким рукавом река. Мерцания луны на спокойной воде манили, как жемчужины. Гавр спустился к перелеску, пошёл по берегу, поросшему густой травой. Недалеко у самой воды лежал большой камень: никто не знал, как он здесь появился, но все им пользовались. Плоский, широкий, одним концом он уходил под воду, другим торчал кривым зубом. Поутру на нём отдыхали грибники, выйдя поблизости из леса, а вечерами задорные юнцы приобнимали соседских девчонок или какой-нибудь пахарь водил сюда жену на свидание. Постоянная занятость камня раздражала Гавра Степановича. Он считал его отличным местом для размышлений. И будь у него соседская девчонка, он никогда про него не расскажет!

Гавр снял ботинки, сел на тёплый камень. Тёмная вода ласкала ему ноги. Он глядел на два светлых пятна, что казались двумя белыми рыбами. Рябь размывала очертания, и казалось, они вот-вот уплывут.

– Муза, мне нужна муза, – шептал он под нос. – Как же, творец и без музы? Но где её найти?

Вдруг зашуршала трава. Гаврила подскочил, запрыгнул на камень. За каждым кустиком на косогоре чудились тени. Вон одна побежала.

– Зверьё, – прошептал он.

– Нет, это я! – раздался сзади голос.

Гавр дёрнулся, поскользнулся на мокром камне. Мир перевернулся, и он плюхнулся на спину, ударившись боком. Владелица голоса подбежала к нему, но Гавр не отважился открыть глаза.

– Всё в порядке? – сказала девушка. – Сильно ушибся?

Она подсунула руку ему под голову, слегка приподняла её.

– Ты что делаешь? – Гавр Степанович привстал. – Шею свернёшь!

Он увидел перед собой почти прозрачное молодое лицо. В голове гудело. Не оправившись от удара, он видел расплывчато, отчего подумал о ногах под водой.

– Ты кто? – спросил он, когда лицо перед ним приняло форму. – Что здесь делаешь?

– Гаврёня, ты, что ль? – воскликнула девушка. – Я тебя не узнала! Вот ты трус!

– Лёня?! То есть Алёна! Да-да, – Гавр потёр голову. – Ночь на дворе, чего одна лазаешь?

– На камне пришла посидеть. А ты что?

– И я, – сказал Гавр и почувствовал, как загорелись щёки. – Не боишься одна по деревне шастать? В темень такую?

– Да какая же темень, Гаврушенька. Вон луна светит. Как люстра, – махнула ручкой Алёна.

– Светит, да, – промямлил Гавр.

– И камень днём-то занят! Как ни приду, всё занято. Вот я и пошла ночью.

– Какая ты… сообразительная, – Гавр сыграл раздражение, но ему польстило, что Алёнушка тоже отважилась посидеть здесь ночью.

Он давно знал её и боялся. Соседская дочка, она было старше его на два года. Ему нравилось смотреть, как она выскакивала из калитки, махала рукой на прощанье матери. И он расстраивался, когда она уходила на танцы в облупленное здание Дома культуры, где за каждой колонной, как он думал, она шепталась с теми самыми задорными юнцами. Он не ходил на танцы. Не из-за того, что ему семнадцать и его не пустят. Можно уговорить усатого Валерия перед входом, с сумкой на брюхе, который собирал десятки за вход, подсунув ему лишнюю монету или банку пива. Такому ходу Гавр выучился у отца. Но то, что там будет Алёнка и она увидит его, – вот уж нет! Он должен сохранить зыбкий ореол загадочности и отчуждения, он, переживший столько страданий и перенёсший немыслимые испытания! Он – Гаврила Степанович – никогда не будет танцевать!

– Ну вот, камень теперь мокрый… – промолвила Алёна.

Гавр тряхнул головой, только и понял, что уставился на девушку, глаз не отводит. Он сунул руки в карманы, присел на край.

– Вот тут сухой, – сказал он, кивнув.

Алёнушка присела рядом:

– Воздух какой свежий! Прошла жара, и слава богу!

– Да.

– Жду не дождусь бабьего лета. Люблю, когда деревья в золоте. Трава сухая, пахнет по-другому. И будто жизнь меняется. И всё будет по-новому.

– Да, – ответил Гавр.

– И гулять можно. Только вечерами холодно. Бабка моя любит у костра по осени сидеть, на звёзды глядеть. Приходи к нам, посидим вместе. Брат мой на гитаре может.

– Да, – сказал Гавр.

Алёна молча ожидала. Гавр, не зная, что сказать, промолвил:

– А ты складно говоришь. Как музыка льётся.

– Эй, смотри, что это?

Гавр поглядел, куда она показывала, радуясь новой теме для разговора.

– Дым, что ли? Костры жгут, наверное. Бабка твоя.

– Какой костёр! Ночь на дворе, – Алёнушка привстала. – Гаврошенька, по-моему, пожар.

– Да не выдумывай – пожар!

– Богом клянусь, пожар! Смотри, пламя видно.

– Да без нас разберутся. Я тут слышал, ты уезжать собралась. В город? Или куда?

– Бабка моя выдала?

– А кто ж ещё?! Всё хвасталась, что ты карьеру хочешь…

– Не у вас ли горит?! – Алёна прижала к груди руки. – Смотри, за косогором.

Кровь отхлынула от лица Гавра Степановича.

«Свечи! Свечи!» – зазвенело в голове. Он встал с камня, но ватные ноги подкосились, и он упал.

– Давай вставай! Чего разлёгся?! Не время, – Алёнушка тянула за рукав. – Вон! Уже сигнал подали!

В голове у Гавра помутилось.

«Све-чи! Све-чи!» – чудилось ему, но через мгновенье он понял, что это отголоски пожарного колокола.

– Бежим, – Алёнушка схватила его за руку, и они начали взбираться на косогор.

Сердце Гавра стучало, билось о рёбра как сумасшедшее. И не знал он, оттого, что колокол звонил или что Алёнушка сжимала его потную руку.

Вскарабкавшись наверх, они увидели, как вдали бушевал огонь. Дым расползался, ложился на небо, словно пыль после стада скакунов. Алёнка была права, горел дом Гавроши. Они побежали по дороге. Из-за поворота появилась телега.

– Эй! Вы двое! – услышал Гавр. – Прыть сюды! Пожар у Сюзюкиных! Карау-ул!

Гаврошка прямо на ходу схватил Алёнку за талию и помог вскочить на телегу. Вспрыгнув сам, он узнал усатого Валеру. Только вместо кошелька тот держал в руках вожжи.

– Гадость какая случись! – причитал он. – Поджог, что ль, али нет?! Топить на лето? Жара вчера стояла! А они топить! Или поджог. Но! Но! – кричал он, подстёгивая кобылу.

Алёнушка, прижимаясь к холодным металлическим бакам с водой, тряслась от страха и от ухабистой дороги. Гавроша пытался её успокоить, хватал за руки, на что она, растерянная, лишь больше к нему жалась. Гавру Степановичу могла бы понравиться такая сплочённая близость при других обстоятельствах, если бы горел соседский дом. Но горел его дом, и он жался к Алёнке и целовал её руки не из-за чувства, наведённого романтической опасностью, а представлял, как целует руки матери, прося прощения за