Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Монастырь был хорошо укреплен каменными стенами с башнями. 28 октября сюда прибыл авангард королевской армии, состоявший из немецких наемников и польских всадников, под началом Георгия Фаренсбаха. Ему удалось отразить вылазку осажденных, положив на месте около 80 стрельцов. Вскоре на помощь Фаренсбаху подошла пехота с тремя орудиями. От канонады монастырские стены в некоторых местах обрушились, однако приступ закончился неудачей. Стрельцы, священники, иноки и крестьяне, подняв над головой образ Богородицы, грудью отбили немецкую пехоту, причем в плен к русским попал племянник курляндского герцога Кетлера (бывшего орденского магистра), который во время штурма упал за монастырскую стену.

Баторий прислал в подкрепление Фаренсбаху венгров с семью пушками. Спустя два дня артиллерия осаждавших сделала в стенах новую брешь, но второй приступ окончился так же неудачно, как и первый. Псковская «Повесть» приписывает успех обороны вмешательству небесных сил. В военном отношении оборону Печорского монастыря действительно можно признать чудом.

Так и не решив продовольственный вопрос, Баторий 1 декабря уехал из лагеря. Вслед за ним, в одиночку и целыми отрядами, потянулись дезертиры. Немецкие наемники, у которых потери составляли две трети общей численности, ушли почти все. Замойский усилил караулы, боясь, что отъезд короля даст повод осажденным к нападению на лагерь. Но псковичи продолжали свои обычные вылазки. Замойский объяснял нерешительность псковских воевод тем, что и в городе имеется нужда, и рассчитывал, что Псков едва ли продержится до мая. Чтобы развлечь солдат, он устраивал засады и облавы на рыщущие вокруг лагеря московские отряды и посылал фуражиров грабить окрестности. По своему обыкновению, он попытался милостью склонить Печорский монастырь к сдаче, для чего послал старцам икону Благовещенья, полученную, по его словам, из самого Иерусалима. Но монахи отказались открыть ворота, и безуспешная осада обители затянулась до самого конца войны.

В общем, даровитый гетман пока что справлялся с трудностями, которые, однако, возрастали с каждым днем. 20 декабря морозы достигли такой силы, что караульные падали замертво с лошадей. Почти треть польской армии страдала от простуды и лихорадки; заболевшие большей частью уже не выздоравливали. В эскадронах оставалось едва ли по 40 лошадей.

Платить солдатам было нечем — «разве лишь угорскими[18] усами», — как издевательски писал Грозный в своей грамоте к псковичам, в которой призывал их держаться. И они держались. Жители города наравне с воинами проявляли невиданное мужество. Антонио Поссевино свидетельствует, что «даже женщины часто выполняют обязанности солдат: приносят воду, заливают начавшийся пожар, бросают со стен собранные в кучу камни или скатывают бревна… В конце концов никто не щадит ни сил, ни жизни».

А в Литву в это время вторглось московское войско под предводительством князей Михаила Катырева-Ростовского и Дмитрия Хворостинина, громя окрестности Орши, Могилева, Шклова. Направленное Баторием под Смоленск войско литовского воеводы Филона Кмиты было разгромлено и истреблено в преследовании.

Царская грамота подвигла, наконец, Шуйского на активные действия. Он распорядился собрать всех имеющихся в городе лошадей и, снарядив отряд в несколько сотен всадников, приказал им ударить на вражеский лагерь, чтобы отвлечь внимание поляков от атаки пехоты, которая должна была ворваться и завладеть неприятельским станом. Однако Замойский проявил предусмотрительность, запретив солдатам выходить за лагерные укрепления. В результате вылазка окончилась полным провалом, стоившим русским 300 человек.

На другой день псковичи попросили Замойского прислать представителей для переговоров: они хотели подобрать и похоронить убитых. Но когда три ротмистра подъехали к стенам, караулы неожиданно открыли по ним стрельбу, от которой, правда, никто не пострадал. Возмущенные поляки решили отплатить за коварство коварством. Артиллерийский офицер Иван Остромецкий предложил Замойскому послать Шуйскому адскую машину в виде подарка. Замойский колебался: предложение казалось ему недостойным военного благородства. Однако ротмистры, с которыми он решил посоветоваться, развеяли его сомнения: на войне, говорили они, позволительны всякие способы борьбы с врагом, тем более что враг нарушает свое слово.

Остромецкий сблизился с одним русским пленником, представившись ему наемником, который некогда был на московской службе и теперь вновь желает послужить царю, совершив дело, которое освободит Псков от осады, — для этого нужно передать князю Шуйскому некие ценные сведения. Пленник поверил Остромецкому. Последний вручил ему ящик с бомбой и организовал побег. Посылка была вскрыта в Пскове в присутствии многих воевод, несколько из них погибло при взрыве. В польском лагере распространился слух, что убит и сам Шуйский, но на следующий день Замойский получил от него письмо с обвинениями в том, что гетман хотел предательски умертвить его. Замойский вызвал Шуйского на поединок, в знак чего приказал пронести мимо городских стен на копье свою гетманскую шапку с перьями. Шуйский никак не отозвался на это.

Замойский продержался под Псковом шесть ужасных зимних недель, переморозив почти всю армию. И все-таки, несмотря на обоюдное мужество осажденных и осаждавших, исход войны решался уже не ими и не здесь.

***

Как уже было сказано, обращение Ивана к Папе Римскому за посредничеством возымело неожиданный успех. Папы XVI века вообще стремились привлечь московских государей к крестовому походу против турок и питали надежды на унию западной и восточной церквей. Григорий XIII лишь продолжал политику своих предшественников. Таким образом, Ливонская война в ее последней стадии стала, в сущности, одним из эпизодов в истории борьбы папства за мировое господство. Хотя Грозный в своем письме к Папе ни словом не обмолвился об унии, Григорий XIII счел прибытие московского гонца знаменательным событием. Тогда и был отправлен в Москву особый уполномоченный папского престола Антонио Поссевино.

Поссевино был родом из Мантуи, города, где Торквато Тассо некогда воспел своих героев. Подобно им, Поссевино обладал замечательной цельностью характера; его душевные силы были направлены на достижение одной, раз навсегда выбранной цели. С ранних лет в его итальянскую пламенную душу заронилось стремление к высшему и вечному. Как и другие передовые люди своего времени, он считал главной задачей современности избавление Европы от опасности турецкого завоевания. Неизбежным следствием подобного направления мыслей была ревностная забота о торжестве Римской церкви. К достижению этой цели и была направлена вся деятельность Поссевино.

Он был подлинным человеком Возрождения, то есть в равной степени человеком дела, слова и пера. Он стремился знать, видеть и действовать и все, что знал, видел и делал, переносил на бумагу. Его интересы были разносторонни и многообразны: богословие, аскетизм, проповедничество, преуспеяние Римской церкви, борьба с иноверием, распространение Евангелия, деятельность Общества Иисуса, общее положение христианства на Западе и Востоке, дела шведские,