Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов

Вот спуск в метро. Но день такой веселый,

что захотелось погулять, как встарь.

Так, помнится, пренебрегая школой,

бродил я здесь. И тоже был январь.

Бассейн еще пыхтел клубами пара.

И полз троллейбус так же вдоль бульвара.

Раскаявшись за прошлые года,

зима повсюду сделала успехи —

лопатами крошили глыбы льда,

сгребали снег бесстрастные узбеки.

А дальше впереди бульвар был пуст

и гулко отдавался снежный хруст.

Направо поперек бульвара лодка

огромная привычный портит вид,

а в лодке, словно за нее неловко,

с собой не схожий Шолохов сидит.

И, опасаясь новых козней вражьих,

налево убегает Сивцев Вражек.

А вот и Гоголь – с ним произошла

лет шестьдесят назад метаморфоза:

измученного лицезреньем зла

сменил здесь бодрячок официоза.

Прилизан и дипломатично сер

сей дар «Правительства СССР».

С верблюдом про себя сравнив кого-то,

кто сплюнул под ноги на тротуар,

я обошел Арбатские Ворота

и на Никитский выбрался бульвар.

Он и у вас не вызвал бы восторга:

театр прескверный да музей Востока.

Иное дело милый мой Тверской!

Да, потрудились тут, обезобразив

бульвар старинный заодно с Москвой.

Но все ж малоприметен Тимирязев.

И лишь Есенин, точно Командор,

кидает сверху вниз нездешний взор.

Вон, за оградой, наша аlma mater.

Мы разошлись, как в море корабли,

но, вероятно, пересох фарватер —

сидим и ноем, братцы, на мели.

Уж лучше бы строчить нас научили

для заработка – в день по доброй миле!

Нет, нет, шучу. Спасибо и за то,

что мне профессор объяснил толково

(а был он, разумеется, знаток):

поэзия – не вычурное слово,

прозрачность в ней важна и глубина,

хоть видно камни – не достать до дна.

А вот и ты, чей образ богатырский

оправдан в опекушинской броне.

Пусть мне милей и ближе Боратынский,

но ты его сильней, ясней вдвойне.

И вижу я в конце дороги торной

твой памятник – другой, нерукотворный.

Гораздо больше облик изменен.

Венок лавровый, на плечах гиматий.

В руках – еще с эпических времен —

кифара для возвышенных занятий.

Три Музы возле ног твоих. И кто?

Евтерпа, Талия и Эрато…

Возможно, это подползает старость —

я на ходу стал забываться сном,

и обратил внимание на странность,

когда вдруг поскользнулся на Страстном:

как тонет графоман в своем экстазе,

тонул бульвар в сплошной весенней грязи.

Неужто на Тверском была зима?!

Здесь под деревьями чернеют лужи.

Я помешался? Мир сошел с ума?

Невозмутим Рахманинов снаружи.

Вот он сидит ко мне уже спиной,

прислушиваясь к музыке иной.

Бульвар Петровский совершенно пуст.

Отсюда в незапамятные годы

к реке Неглинной начинался спуск.

Теперь её обузданные воды

заключены в трубу, под землю, вниз.

Речные нимфы превратились в крыс.

А в «Эрмитаже», где едал Чайковский,

где Оливье свой изобрел салат,

сегодня в полночь будет бал чертовский —

в подвалах пляска Витта, маскарад.

Для этого арендовали бесы

театр «Школа современной пьесы».

За Трубной начинается подъем —

Рождественский бульвар качнулся пьяно.

В эпоху культа личности на нем

была квартирка Бедного Демьяна.

А прежде, верно, ошивался тут

еще какой-нибудь придворный шут.

По Сретенскому прогуляться мало.

Короткий он, да и потребность есть

здесь, на остатке городского вала,

под чахленькими липами присесть.

Не так легко таскаться по бульварам,

а в этот раз и рифмовать, задаром.

Вздохнув, пойду – на лебедей взгляну

в пруду продолговатом, что, по данным

анализов, опять, как в старину,

пришла пора именовать «поганым»;

не размышляя «быть или не быть»,

куплю себе чего-нибудь попить.

Воспоминаний серое пальтишко

я скину к черту и помчусь вперед,

туда, где ждет уже другой мальчишка, —

туда, на площадь Яузских Ворот.

И с веком наравне отправлюсь дальше,

в Заяузье, в Замоскворечье даже.

Век двадцать первый! Не шали, малец!

По-нашему, ты пятиклассник типа.

Не столь суров, как страшный твой отец,

но выковырял штамм свиного гриппа.

И все же ты – чему я очень рад, —

по крайней мере, не акселерат.

Парк во времени

Как хорошо бывает с Невского,

с метафизических высот,

упасть на улицу Вишневского —

слегка массируя висок,

за завтраком послушать радио,

тетради старые достать

и всё прошедшее и раннее

скептически перелистать.

Одно мертво, другое издано,

и снова – с чистого листа.

Что делать? Убираться из дому,

покуда ты не арестант!

Куда? Неплохо в парк направиться.

День ослепительно хорош.

Итак, скорее в парк – на празднество

распахнутых июльских рощ!

Я с детства помню осень в городе:

парк превращался в райский сад

и в нём волшебно пахли жёлуди

сквозь бесконечный листопад.

Казалось, полчища несметные

обрушивались в перегной,

и лишь немногие бессмертные

вдруг обретали мир иной.

Кружась, валились листья жёлтые

в беспамятство, где жизни нет,

а эти маленькие жёлуди

бессмертными казались мне.

А по дорожкам по асфальтовым

под вечер дождик колесил,

прохожим сам себя просватывал

под осторожный клавесин.

Всегда дородные и статные

кумиры позлащённых рощ,

зимой теряют в парке статуи

свою божественную мощь.

Как будто голых обывателей,

их выставляют на расстрел.

Амура сразу убивать или

сначала должен быть растлен?

Среди бессилия пейзажного,

тебя, Геракл,