Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

[Архив Горбачев-Фонда]

Вернувшись в райцентр, начинающий комсомольский работник «решил организовать несколько кружков политического и всякого иного просвещения, прорубить, как говорится, „окно в мир“». Через два дня после возвращения в Ставрополь его вызвали в крайком КПСС: «Вот тут сигнал поступил от секретаря райкома, что приезжал какой-то Горбачев и, вместо того чтобы наводить порядок, укреплять дисциплину и пропагандировать передовой производственный опыт, стал создавать какие-то „показательные кружки“».

Так будущий политик набирался ценного опыта. «Не все гладко получалось с комсомольскими коллегами. Мой университетский багаж давал определенные преимущества, и, когда возникали споры по общим проблемам, я по студенческой привычке ввязывался… И вот однажды на совещании аппарата крайкома комсомола мне бросили упрек, что я „злоупотребляю“ университетским образованием. Потом в узком кругу сказали: „Знаешь, Миша, мы тебя любим, уважаем и за знания, и за человеческие качества, но многие ребята в аппарате обижаются, когда в споре выглядят как бы неучами или хуже того — дураками“».

Всего несколькими годами раньше по чьему-нибудь доносу карьера, если не жизнь, будущего президента на этом бы и оборвалась. Но наступил 1956 год, в феврале которого Хрущев выступил с секретным докладом о развенчании культа личности. Горбачева ознакомили с закрытым письмом ЦК и отправили в один из районов края: «Секретарь райкома по идеологии, узнав о моей миссии, выразил искреннее сочувствие. Во всяком случае, сам находился в полнейшем смятении и абсолютно не знал, что делать. „Откровенно скажу тебе, — заметил он, — народ осуждения `культа личности` не принимает“. Он, как я понял, считал, что меня просто „подставили“».

Так оно и было, конечно. 25-летнего комсомольского аппаратчика без опыта отправили с дурной вестью к колхозникам, чаще всего превосходившим его по возрасту. Но среди опытных партийцев никто не понимал, что и как говорить. Да и боязно. Тут пригодился именно такой человек: с университетским значком, язык подвешен, в меру простодушен, а если что не так скажет или политика партии вдруг развернется, пусть и сломает свою чересчур образованную голову.

Прошло три года с тех пор, как Горбачев всю ночь простоял в очереди к гробу вождя, но, с учетом биографий как собственной, так и Раисы (ее дед — алтайский крестьянин был расстрелян), он был готов принять решения ХХ съезда и популяризовал их по деревням, обращаясь, вероятно, и к примерам собственных дедов. И ничего, справился, даже не поколотили.

Отношение колхозников к Горбачеву, который устраивал политинформации дояркам, больше всего после утренней дойки хотевшим спать, мы попробуем объяснить с помощью концепта «перформативного сдвига», предложенного Алексеем Юрчаком в книге «Это было навсегда, пока не кончилось». По мысли Юрчака, после смерти Сталина политический дискурс утратил прежний содержательный смысл, и на первый план стало выходить не содержание, а форма, именно перформатив как вовлечение в некий обряд. Юрчак замечает, что такие «перформативные мероприятия» — политинформации, голосования с заранее известным результатом или «ленинские субботники» — не были полностью бессмысленными: они формировали некую общность «своих» или «своей публики» — того круга лиц, в котором некое — и не так важно, какое именно! — обращение воспринималось как адресованное ему.

Эта фотография в Фонде описана как «курсы пропагандистов». Горбачев только что пришел на работу в комсомол, но уже видно, что он «заводила» (седьмой слева во втором ряду сверху)

Осень 1955

[Архив Горбачев-Фонда]

Дояркам был понятен ритуал и мера его условности: молодой симпатичный комсомольский (позже — партийный) функционер, произнося определенный текст, просто исполнял свою роль, как и они исполняли свою. Если бы он выкинул что-то совсем неожиданное от себя, а не в рамках райкомовских инструкций, то сразу перестал бы быть «своим», и его бы освистали, побили или сдали в КГБ. А в рамках ритуала и формы он мог, напротив, даже сообщить что-то новое, например, что «оказался наш отец не отцом, а сукою» (это из песни Галича, так юный агитатор формулировать, разумеется, не мог, но по смыслу именно это он и доносил до своей публики).

Пользуясь тем, что он такой же, как все, свой имеет право быть немного не таким (вспоминаем тещиного «еврея»). «Чужой» — вообще непонятен, как и механизм коммуникации с ним. А этот понятен, предсказуем и с позиций своего может слегка выходить за рамки. Он интересней, чем тот, кто просто долдонит и ни за какие рамки не выходит — тот скучен, а если уж совсем формален и пересушен, становится «бюрократом», «начетчиком» и перестает быть своим.

Вот этот фокус: оставаться своим, но в рамках «перформативного сдвига» вроде бы теми же самыми словами протаскивать что-то новое — удавался Горбачеву чрезвычайно хорошо. Обкатав его на колхозниках, он спустя 30 лет будет действовать таким же образом и в рамках Политбюро (мы это покажем в последующих главах). Хотя, постоянно раздвигая рамки дискурса, он, конечно, шел и на определенный риск, так как в любой аудитории своей публики мог сидеть стукач, умевший представить это дело в докладной как антисоветчину.

«Перформативный сдвиг» Юрчака любопытным образом перекликается с гипотезой Ролана Барта о смерти автора (она будет подробнее рассмотрена в главе 24): автор делает вид, что его тут нет, есть только безликий дискурс, а он тут не только есть, но и толкает что-то свое. Однако впоследствии мы увидим, что эта игра не могла проходить безнаказанно: в какой-то момент, когда пришло время сказать что-то радикально новое, «автор» Горбачев в самом деле оказался в некотором смысле «мертв» и нем — полностью поглощен привычным дискурсом, а для радикально нового у него не оказалось нужных слов.

А пока Хрущев едва не был свергнут за антисталинскую кампанию коллегами по ЦК в 1957 году, и, если бы так случилось, Горбачеву скорее всего тоже пришлось бы искать другую работу. Но Хрущев продержался до 1964 года, партия провела в 1961-м и ХХII съезд, на котором несколько скорректировала свою линию, но в целом отношение к Сталину не изменила.

Совпав, таким образом, с партийной линией и проявив себя умелым агитатором, Горбачев получил первое повышение уже через год, став в сентябре 1956-го первым секретарем городского комитета ВЛКСМ. В 1958 году без видимого усилия он стал вторым секретарем крайкома комсомола, а в 1961-м — первым. Опираясь на опыт поездок по краю, здесь он начал с создания дискуссионного клуба. Стартовали с вроде бы безобидной темы: «Поговорим о вкусах». Но и тут дискуссия пошла так, что сразу же в крайком КПСС полетели доносы. Однако дискуссии продолжились — оттепель! —