Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

Олег Кулик и как-то очень стремительно организовал свою скандальную выставку «Верю». Мы очень расстроились, поскольку поняли, что после этого сразу делать такую выставку не возможно. Что касается соотношение сил, то современное искусство это не какой-то единый монолит, в нем есть очень много разных групп. А провокативные художники – они всегда общались между собой, где-то совершенно отдельно. Я, конечно, не настолько общительный человек, и с художниками общаюсь все меньше и меньше, но, по крайней мере среди моих друзей и даже просто людей, с которыми я здороваюсь, провокаторов нет в принципе.

Е. Барабанов: Давайте кратко рассмотрим, как современное искусство – я все же позволю себе употреблять этот термин – пришло к своей «свободе». Первоначально никакого искусства не было, было то, что на латыни называется ars, а по-гречески tehne – ремесло. А ремесло предполагало цех, гильдию. Законы в гильдиях были очень строгими, и ремесленники или, как мы теперь говорим, художники сначала должны были пройти весь курс обучения: от умения работы с доской до растирания красок. Потом, по выучке человек мог открыть собственную мастерскую. Но для того, чтобы ее открыть, нужно было выполнить задание, и оно называлось «шедевр». Все это изменилось в эпоху ренессанса, и в XVI, XVII, XVIII веках мы наблюдаем все большую автономию художников от заказчиков. Заказчиками гильдии были Церковь и государство, но постепенно художник все больше освобождается. В XIX веке автономия провозглашается как основная задача художника, а XX век добился автономии уже в полной мере. Художник без заказа, ориентируясь на рынок, создает собственное автономное произведение, которое без заказчика у него и покупают. На этом построена вся система современного искусства. Художник предлагает товар обществу и рассчитывает, что в этом обществе он приобретет финансовый, моральный авторитет или успех. Кто реально является заказчиком? Можно сказать, что заказчиком является рынок, страсти или еще что-то. Но для нас сейчас это не так важно. То, что произошло в XX веке, действительно является разрывом с некоторыми традициями того искусства, которое мы знаем. В отличие от отца Бориса я не готов демонизировать этот период. И вообще, если таков диагноз, то диалог современного искусства и Церкви просто бессмыслен. Тогда нужно выискивать в нем вкрапины, как изюм в булке, потом накопать этого изюма и сказать: вот с этими мы имеем диалог, а с остальным никакого диалога, потому что это демонический мир. Но нет, все сложнее. Надо сказать, те примеры, которые привел Гор Чахал, говоря о религиозной выставке, должны вас разочаровать: Андрей Монастырский, как известно, написал большую повесть о том, как он занимался Иисусовой молитвой, а дошел до того, что его поместили в психбольницу. Все это он описывает с большой иронией: видите, мол, какие бывают фокусы. А сейчас он вообще представляет дзен-буддизм.

Каноны – зыбки, критериев – не найти

Диакон Ф. Котрелев: Судя по всему, о современном искусстве договориться не удастся. Но все-таки современные художники, кажется, есть. И вот вопрос: можно ли им писать на религиозную тематику – изображать священные предметы, святых и так далее – выходя за рамки привычных канонов? Ведь такие претензии им нередко предъявляются…

Прот. В. Свешников: Понятие «канон» давно определено, и совершенно ясно, что у него есть определенные границы, очерченной церковной действительностью. Эти границы канон не переходит. Но и внутри них ни о какой жесткости говорить не приходится. Когда я служил в Тверской области, там в одном храме был совершенно замечательный образ Михаила Архангела: это была точная портретная копия государыни императрицы Екатерины. Известно, что барочные формы процветали в церковном искусстве с XVII века, но если бы каноны были жесткими, никто не допустил бы такого изображения. Еще пример: сейчас, правда, все реже и реже, но церковный хор поет «Покаяния отверзи ми двери» Веделя. А ведь это произведение способно скорее дезориентировать молящегося, потому что его распев вызывает ощущение не смирения, а, наоборот, самоуверенности. Так что, о строгости канонов, к сожалению, приходится помолчать. Скорее говорить надо не о канонах, а о возможностях нравственных подходов, которые, впрочем, не могут иметь одинаковый для всех, объективный характер.

Диакон Ф. Котрелев: Значит, если художника упрекают в том, что он изобразил, предположим, прп. Серафима Саровского не так, как это принято, то такой упрек беспочвенен?

Прот. В. Свешников: Если нет очевидного издевательства, то и совершенно реалистическое изображение, к сожалению, уместно. Но что толку было бы сравнивать это изображение с лучшей, на мой взгляд, иконой этого святого, сделанной архимандритом Зеноном, если современные художники просто не понимают, не знают, не живут так! Писать иконы можно только живя соответственно! А точных критериев оценки искусства не найти.

Прот. Б. Михайлов: Уверен, что это должны быть прежде всего духовно-нравственные, а не эстетические критерии. Потому что, еще раз повторяю, что, как правило, с эстетическим началом в его традиционном классическом виде, эта культура не имеет ничего общего, кроме того, что она использует старое искусство, чтобы, опрокидывая его, выявлять себя, проявлять свою природу. Оценка должна быть духовной, мы должны видеть внутреннее содержание и об этом и говорить.

Прот. В. Свешников: Я, честно говоря, сомневаюсь, что даже мы с тобой увидим это одинаково и определенно. Скорее, здесь должно быть что-то от интуиции: «Вот это, по-видимому, разрушительно, а это, по-видимому, не разрушительно». Ничего другого, пожалуй, нельзя сказать.

Е. Барабанов: Если посмотреть на архитектуру католических, и особенно протестантских храмов, то вы увидите, что эти здания напоминают то одно, то другое, а то и увенчиваются крестами какой-нибудь странной формы, хотя и узнаваемыми. Там совершенно свободно обращаются с каноном. Для православного, конечно, здесь очень многое непривычно, очень многое вызывает возражения. Но и у нас, внутри церковной традиции существуют попытки обновления этого искусства. Я вспоминаю, например знакомую мне с 60-х годов художницу Юлию Николаевну Рейтлингер, мать Иоанну. Мы с ней очень много говорили о путях нового искусства. Сама она училась у Мориса Дени в Париже, прошла школу современного искусства того времени. Потом, по благословению отца Сергия Булгакова она вступила на дерзновенный путь нового церковного искусства. Ее очень чтут в православном мире Франции и не только. Что я хочу сказать? Что диапазон, расхождение между различными практиками очень велик.

Прот. Б. Михайлов: Но эти расхождения – все внутри церкви. Мать Иоанна – это совершенно церковное искусство, очень живое, очень вдохновенное. Здесь никакого противоречия нет, это все наше. Расхождения были и в древности.

Е. Барабанов: Но я хочу теперь вернуться к современному искусству и