Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

на каждой станции и изумлялись дворцовой роскошью мраморных залов и мозаик. Обменивались восхищенными взглядами с женой. В глубине души Ефима шевелилось гордое чувство причастности: не зря шашкой в степных ковылях махал, не зря науку постигал – вот оно счастливое будущее, на глазах из камня прорастает…

Гостиница «Москва» и Дом Советов. 1930‐е гг.

[Из открытых источников]

На улице бросались в глаза плакаты подготовки к войне «Слава сталинским соколам!», «Крепи оборону!», «Не стой безучастно, записывайся в члены ДОБРОХИМА!». Встречались офицеры в незнакомой пока новенькой форме цвета хаки. И хотя москвичи выглядели беззаботно, что-то тревожное незримо витало в воздухе: в мельком брошенном взгляде прохожего, в особой собранности встречавшихся военных, в энергичной смене черных ЗИС-101 у здания СНК. Еще бы – в Европе и в Китае вовсю шла война, и все более-менее осведомленные и думающие люди понимали: несмотря на договор с Гитлером, СССР рано или поздно ее не миновать.

Нарком Ломако был радушен, но и заметно озабочен. Возле его приемной сидел с десяток человек с начальственными кожаными портфелями. Хозяин крепко пожал руку и, не тратя слов на дежурные вопросы «как доехали – как разместились», сразу перешел к делу:

– Ефим, завод тебе предстоит возглавить огромный – куда побольше твоего цинкового. Алюминий, дюраль – это то, что нам сегодня нужно просто позарез – мы сильно отстаем от Германии, Англии, про Америку уже не говорю. У них металлические самолеты уже эскадрильями летают, а мы всё с фанерой возимся. А завтра, не ровен час… Сам, надеюсь, понимаешь. Там есть несколько разных технологических схем производства – разберешься. Помощь тебе будет, не сомневайся. Так что вылетай уже завтра с семьей – все детали секретарша тебе сообщит.

Нарком цветной металлургии СССР Петр Фадеевич Ломако. 1941 г.

[Из открытых источников]

И, помедлив немного (вроде все сказал), улыбнулся и добавил уже «нерабочим тоном»:

– Будет время поспокойнее – отметим еще твое назначение – посидим, как раньше…

Славский широко улыбнулся в ответ и молча ответил на прощальное рукопожатие.

Время «поспокойнее» пришло очень нескоро. Страна нешуточно готовилась к войне, стремясь как можно дальше отодвинуть схватку с крепнущей и все более наглеющей от безнаказанности гитлеровской Германией. А возможно – и с Японией одновременно.

26 июня был опубликован указ Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», лишивший советских граждан возможности выбирать место работы. А 27 июля под грифами «Сов. Секретно. Особой важности» выходит постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об увеличении выпуска самолетов и авиамоторов на период август – декабрь 1940 г.» № 1668—583сс, подписанное Сталиным и Молотовым.

Всем наркомам предписывалось «взять под личное особое наблюдение выполнение заказов для Авиационной Промышленности за период август – декабрь 1940 года и обеспечить их выполнение в количествах и сроки в соответствии с утвержденным постановлением Комитета обороны при СНК СССР» [2].

Столь же строго за исполнением авиазаказов «на всех заводах, поставляющих Наркомавиапрому материалы, оборудование, полуфабрикаты и прочие изделия», обязаны были следить первые секретари обкомов и председатели облисполкомов нескольких областей, среди которых значилась и Запорожская.

С алюминием в стране дело было – «швах». То есть производство развивалось и быстро росло, но все равно катастрофически не поспевало за нуждами авиации. А ведь война обещала быть не только «сильно танковой», но и «сильно крылатой».

Хотя СССР, опередив всех, в 1925 году сделал первый в мире цельнометаллический тяжелый двухмоторный бомбардировщик-моноплан ТБ-1 (АНТ-4), вскоре все европейские и американские конкуренты значительно обошли советский авиапром в цельнометаллических самолетах. Конструкция большинства наших крылатых машин вплоть до начала войны была композитной: деревянные фюзеляжи с металлическими крыльями, либо, наоборот, металлический каркас, обтянутый полотном, с фанерными крыльями. Причина была проста – «алюминиевый голод». Именно он не позволил запустить в массовое производство отечественную «летающую крепость» – великолепный по своим характеристикам четырехмоторный тяжелый стратегический бомбардировщик Пе-8 конструкции Владимира Петлякова. Больше того, корпус одного из самых массовых истребителей начала войны ЛаГГ-3, созданный в КБ Лавочкина, был весь из «дельта-древесины». Его аббревиатуру летчики с мрачным юмором расшифровывали: «лакированный гроб гарантированный». В общем, алюминиевое отставание было весьма болезненным.

Мобилизационный план «МП-1» на 1939 год, принятый Комитетом обороны при СНК СССР 17 июня 1938‐го, диктовал необходимость в случае войны иметь 131,1 тысячи тонн алюминия. В то же время в плане развития народного хозяйства СССР на 1941 год было заложена выплавка 100,0 тысячи тонн. Это без учета того, что алюминий требовался не только в авиации, обеспечивало мобилизационные потребности в «крылатом металле» лишь на 75 % по 1939 году. В том же 1939‐м Германия выплавила почти 200 тысяч тонн алюминия, а еще порядка 50 тысяч тонн получила из вторичной его переработки и 7 тыс тонн импортировала. Это впятеро превышало советский алюмозапас.

Дело осложнялось еще тем, что импорт алюминия с 1938 по 1940 год упал с 7652 до ничтожных 513 тонн. Алюминиевая промышленность Франции и Норвегии в середине 1940‐го уже начали работать на Третий рейх, США перекрыла поставки в СССР под предлогом «недопущения милитаризации» советской экономики. Интересно, что планировались закупки установок для непрерывного литья алюминия Junghaus стоимостью 3 млн рублей у Германии. Более того, по соглашению о советско-германских поставках с 11 мая 1941 по 1 августа 1942 года в СССР должен был получить порядка 20 тысяч тонн немецкого алюминия. Немцы подписывали не глядя…

Когда подлетали к маленькому военному аэродрому на станции Мокрое, Запорожье плеснуло в иллюминатор накренившегося самолета ярким блеском Днепра. Под крылом перекатывал воду величавый Днепрогэс, а рядом раскинулась огромная промышленная зона: в небо вонзался лес дымящих труб, бесконечные заводские цеха, а вокруг геометрические узоры промгородка. Днепровские берега соединяли два красавца-моста с двухъярусным движением – внизу шоссе, вверху железная дорога.

Все это показалось Славскому невиданно мощным. При ближайшем рассмотрении впечатление усиливалось. Ни родная Макеевка с Юзовкой, ни Орджоникидзе не шли ни в какое сравнение с этим чудо-городом.

Бывшая «столица» запорожской казацкой вольницы на Хортице и уездный провинциальный Александровск советской властью был преобразован в промышленный гигант и настоящий «город будущего». Древние курганы на окраине с тихим изумлением смотрели на гигантские стройки пятилетки.

Плотина Днепрогэса и водохранилище, затопившее легендарные Днепровские пороги, дали начало новому индустриальному центру вокруг Днепрокомбината. Он в семь раз превосходил Харьковский тракторный и Магнитку, Кузнецкстрой, да и саму гигантскую электростанцию. В промышленный комплекс вошли заводы черной и цветной металлургии, химические, машиностроительные, абразивные, строительные.

В 1933‐м Днепровский алюминиевый комбинат (ДАК) дал стране первый отечественный алюминий. Слитки «крылатого металла» торжественно пронесли по центральному проспекту Запорожья, отправив затем в Москву.

Агитационный плакат. 1932 г.

[Из открытых источников]