Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

исторический материализм хоть и заявляет: «Европа показывает остальному человечеству его будущее», едва ли может объяснить, почему только европейская «борьба классов» породила те самые революции, которые являются «локомотивами» всеобщей истории. Однако распространённые идеи марксизма, несомненно, по-прежнему оказывают величайшее влияние на современные общественные науки.

3. Западная революция представляет собой в первую очередь политическое и идеологическое преобразование, а не социальное. Наилучшее руководство в данном вопросе — работы Вебера, если воспринимать их как общее методологическое противоядие от Маркса, поскольку Вебер ничего не говорит непосредственно о феномене революции. Важно, что он, как истинный компаративист, пытался объяснить, почему Марксов капитализм зародился в Европе, а не в какой-нибудь другой культуре. Его ответ гласит, что особенность европейской религии, в частности кальвинизма, сделала Европу более динамичной по сравнению с другими цивилизациями[4].

Но европейская религия — это отнюдь не только Лютерова доктрина мирского призвания и кальвинистский принцип двойного предопределения, выделенные Вебером. В первую очередь это сложившаяся в эпоху раннего христианства и в Средние века система таинств и священства; развивавшийся со времён императора Константина принцип коэкстенсивности церкви и общества — «церкви-общества», которое при Каролингах получило название «христианского мира». В этом сакрализованном мире духовный и мирской «мечи» (власти) были неразрывно связаны, причём первый, разумеется, считался превыше второго. Таким образом, любое восстание, даже ещё не революция, начиналось в Европе с переопределения сферы духовного — т.е. с ереси.

В частности, поскольку вечное спасение зависело от таинств, а те могли оказаться недействительными, если их совершал недостойный священнослужитель, европейские ереси неуклонно тяготели к отрицанию божественной власти духовенства и священности таинств. В итоге по прошествии многих лет после григорианской реформы XI в. стало очевидно, что логическим следствием такой позиции является полное упразднение духовенства и таинств ради прямого общения верующего с Богом. Кульминационным выражением этой идеи стало восстание анабаптистов в 1534–1535 гг. в Мюнстере.

Кроме того, в сакрализованном мире любой вызов церковной иерархии автоматически означал вызов иерархии светской власти. Поэтому религиозное инакомыслие и ереси придали первоначальный импульс коренным переменам в обществе, а в конечном счёте — в западной культуре, и оставались главной движущей силой эгалитаризма до Просвещения XVIII в. Даже собственные попытки церкви реформироваться порождали милленаристские ожидания Царствия Святого Духа на земле. Реформация поставила эти и другие, более умеренные формы религиозного протеста в центр политической жизни; секуляризация религиозных ценностей, совершенно очевидно, входит в число элементов западной революционной традиции, способствуя распылению власти аналогично процессу разделения политических полномочий при феодализме. Наиболее яркую теоретическую формулировку радикальным политическим и эгалитарным социальным последствиям ересей Средневековья и эпохи Реформации дал коллега Вебера Эрнст Трёльч[5].

Эти гипотезы и их применение на материале Средневековья и Реформации составляют содержание первой части книги. Здесь рассматриваются «по нарастающей» три примера: гуситская Богемия, лютеранская Германия и нидерландская революция.

4. Такое же культурное отличие можно найти в европейских политических формах и философских учениях, поскольку только в западном мире — сначала в Греции и Риме, затем в средневековых представительных собраниях и их современных вариациях — известны партиципаторная политика и порождаемая ею правовая и философская рефлексия. Западная «борьба классов» полностью заключена в рамки данной политической культуры.

Несмотря на множество примеров острых социальных конфликтов в истории Европы, будь то городские бунты (такие, как восстание чомпи во Флоренции в 1385 г.) или сельские восстания (например, Жакерия во время Столетней войны или Крестьянская война 1525 г. в Германии), ни один из них не привёл ко всеобщей революции вроде тех, что произошли в 1640 или 1789 гг. Следовательно, социальная борьба — необходимое, но не достаточное условие крупной революции. Чтобы случилось подобное событие, прежде всего нужна структура унитарного государства, которая фокусирует все политические, социальные и иные формы протеста на одном наборе институтов. Именно сконцентрированность на преобразовании государственных структур и сопутствующее ей оспаривание легитимности существующего государства придают всеобщей революции её взрывной характер и политико-идеологическую природу.

Исторически европейские формы государственного устройства зародились в феодальных монархиях. Протонациональная институционализация светского «меча», равно как и параллельная организация духовного «меча» в структуру духовенства — мирян, носила строго иерархический характер. По сути, две иерархии слились в систему трёх сословий: тех, кто молится, тех, кто воюет, и тех, кто работает. Сформировавшиеся примерно в 1100–1300 гг. феодальные монархии постепенно централизовались и к XVI в. превратились в государства, которые историки позже назвали «абсолютными» монархиями, а после 1789 г. все стали звать «старым режимом». Феодальные корни этих государственных форм имеют огромное значение, поскольку феодальные отношения всегда подразумевают раздел власти, и в дальнейшем это легло в основу принципа «разделения властей» и системы «сдержек и противовесов» в современном конституционализме.

5. Таким образом, европейская «великая революция» — это принявший всеобщий характер бунт против «старого режима». В истории каждой нации подобная трансформация может произойти лишь единожды, так как она закладывает фундамент будущей «современности» этой нации. Свои отличительные черты западные революции приобретают от конституционных и культурных структур «старого режима», против которых они совершаются, порождающих соответствующие модели революционных действий. С 1400 по 1789 г. европейские революции совершались против священного союза двух властей и трёх сословий.

6. Западные революции не просто воспроизводят базовую модель бунта против «старого режима». Каждая новая революция извлекает уроки из предшествующего опыта и, таким образом, повышает радикализм модели. (Вспомним, что к востоку от Рейна модифицированный «старый режим» существовал до Первой мировой войны — в Пруссии, Австро-Венгрии и России.) Схематично эта прогрессия выглядит следующим образом.

а) Английская или пуританская революция по схеме действий мало отличалась от французской, однако носила наполовину религиозный характер и потому сама себя никогда революцией не считала. Когда она закончилась, её наследники постарались стереть из национального сознания нации тот факт, что они совершили революцию. Её завершающий эпизод — «Славная революция» 1688 г. — в своё время понимался как «реставрация». (Изначальный смысл слова «революция» — возвращение к исходной точке[6].)

б) Американские колонисты начали то, что они действительно именовали «революцией» (в духе 1688 г.), с попытки «реставрировать» свои исторические права как части английской нации. Однако в итоге создали новую нацию и республику — результат явно «революционный» в современном понимании этого слова, присущем эпохе, пришедшей на смену «старому режиму».

в) Это современное понимание окончательно сформировалось в ходе Французской революции. Схожая по базовой модели с английской предшественницей, она впервые происходила преимущественно под влиянием светской культуры — Просвещения. Поэтому события 1789 г. быстро переросли во фронтальное наступление на весь тысячелетний европейский «старый режим» в целом: монархию, аристократию и церковь.