Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

прославляем и удивляем бысть царьствующий сей град Москва, паче же реку – новый Рим. И како, толик предивен бысть, во един час падеся, огнем и мечем потреблен бысть? И збысться на нас слово премудраго Соломона реченное: Злодeяние и беззаконие опровержет престолы сильных. Во истинну благий совeт. Правда же и любовь все созидает и воедино совокупляет, неправда же и созданнаа вся и созидаемаа разоряет и сокрушает. Видим убо, колика древняя великаа царьства неправды ради и беззакониа падошяся злым падением. Глаголю же Содома, и Вавилона великаго, и Ниневии великии, и Трою предивную; и Ерусалим град святый, несохранениа ради закона Господня плeнен бысть, послeднее же, увы, и конечное плeнение бысть, понеже распяшя Господа славы и не покаашяся. По сем же великий царьствующий Констянтин град, не беззакониа ли ради и неправды плeнен бысть? Окрест же Росии знаемаа нами царьства татарскаа великаа падошя и в запустeнии бышя. Сице бысть и над царьствующим градом Москвою за премножество беззаконий наших. Но сия убо по плeнении своем не возмогут въстати; царьствующий же град не тако… Егда убо беззакония ради своего смирихомся и восколeбахомся, яко пьяныи, и приближихомся и до врат смертных, и возопихом ко Господу, и услыша нас и от бeд наших избави нас. Во истинну близ есть всeм призывающим Его истинною» (Сказание об осаде Троице-Сергиева монастыря, гл. 65).

Когда, с точки зрения современников, начались эти бедствия? Трудно сказать, потому что не было времени, в которое не было бы грехов, а сравнительный масштаб их не всегда ясен. Причинно-следственная связь выстраивалась в обратной перспективе: раз есть наказание, значит, было и преступление. Такова древнейшая русская историософия, которая помогала раз за разом вставать после разорений, потому что, какими бы страшными они ни были, народ всегда продолжал смотреть на свою историю как на историю отношений с Богом, не считая никакую третью сторону, материальную или духовную, достаточно сильной для влияния на эти отношения. Новгородский автор, один из образованнейших людей своего времени, дьяк Иван Тимофеев, сетуя на разорение Новгорода царем Иваном Грозным, уже в этом самом видит и Божье наказание. Однако это не мешает ему заметить в опричнине также прообраз будущей Смуты: грозный царь «всей земли велик раскол сотвори и усомневатеся всем в мыслех своих о бываемом; Бога самого Премилостиваго ярость на себе разже, сим разделением, мню, нынешнее всея земли разгласие яко прообразуя оттуду до зде… по Христову гласу, яко всяко царство разделшееся на ся не может стояти» (Временник Ивана Тимофеева, 1. 1). Так же как в библейской истории, у Тимофеева народ несет наказание за грехи царя, которые сами, в свою очередь, вызваны состоянием народа: ведь царей Бог переменяет легко, а сердца людей наделены свободой.

Причины введения опричнины были неясно видны большинству современников, но из исторических оценок наиболее оправданными представляются те, которые усматривают в этой реформе рациональную попытку подавить сопротивление знати на пути централизации государства, справедливо видевшейся представителям верховной власти все более необходимой в суровых условиях эпохи. Не случайно поэтому сам царь Иван свой конфликт с боярами возводил ко временам правления своих отца и матери – Василия III и Елены Глинской, – тоже стремившихся к усилению центра. Иван Грозный был сродни тем европейским королям, которые, как ни малоромантично это звучит (невзирая на то, светлый или темный романтизм для нас в данном случае интересен), «желали контролировать свои королевства и создать управленческий аппарат, позволяющий направить доступные средства в королевскую казну» [77]. Не случайно его идейный оппонент, защитник удельных прав князь Андрей Курбский, нашел приют в Речи Посполитой, государстве, незыблемо соблюдающем права знати, которое исторически проиграет сначала собственному шляхетству, а затем и сопредельным государствам.

Как объясняет один из лучших социальных историков Смуты, «ликвидируя в опричнине старые поземельные отношения, завещанные удельным временем, правительство Грозного взамен их везде водворяло однообразные порядки, крепко связывавшие право землевладения с обязательной службой… Массовая конфискация и секуляризация земель в опричнине, массовое передвижение служилых землевладельцев, обращение в частное владение дворцовых и черных земель – все это имело характер бурного переворота в области земельных отношений и неизбежно должно было вызывать очень определенное чувство неудовольствия и страха в населении… В городах служилые слободки уничтожали посады, а в уездах служилые вотчины и поместья уничтожали крестьянское мирское устройство. Условия, вызвавшие кризис в центральных волостях, перешли на юг и вызвали дальнейшее рассеяние населения. Оно уходило за рубежи и наполняло собой казачьи городки и становища на южных реках. Там питалось и росло неудовольствие тем государственным порядком, который лишал крестьянство его земли и предпочитал выгоды служилого человека, жившего чужим трудом, интересам тяглого работника» [78].

Таковы объективные предпосылки социального брожения, вылившегося в гражданскую сумятицу периода Смуты. В истории редко действуют однозначные причинно-следственные связи, каждое масштабное событие подготавливается на основе множества разных причин. Голод 1601–1603 годов подорвал могущество царя Бориса, удачливого в большинстве своих прежних предприятий. Вскоре этот голод провиденциально свяжут с убийством в 1591 году царевича Димитрия, последнего прямого наследника Ивана Грозного, затем не замедлит явиться самозванец. Но события такого рода, как массовый и продолжительный голод, не только делают людей беднее, озлобленнее и подозрительнее, они еще вскрывают, переводят в акт потенциальное отношение человека к другому человеку в таких условиях. Иными словами, они нас испытывают.

Авраамий свидетельствует, что многие как раз в эти тяжкие годы «ко второму идолослужению уклонишяся», то есть к наживе, продавая страждущим хлеб за дорогие залоги и под большие проценты. «Мнози бо имущеи к раздeлению братии на милость не прекланяхуся… Се убо да разумeется грeх во всей Росии, чесо ради от прочих язык пострада. Во время бо искушениа Божиа не пощадeхом братию свою и жита и благаа своя заключихом себe. Тако и нас не пощадeшя врази наши» (Сказание об осаде Троице-Сергиева монастыря, гл. 2). Были, конечно, и противоположные примеры, как Иулиания Осорьина. Вдова богатого дворянина, она не покинула своего поместья, пока не распродала всех вещей, чтобы накормить слуг; затем, отпустив желающих из них на волю, перебралась в другую вотчину, где повторила то же самое. С помощью оставшихся слуг она пекла хлеб из коры и лебеды, который, согласно житию, «молитвами ея бысть сладок», и раздавала нищим. Далее житие – в сущности, биография, написанная ее сыном, повествует: «Потерпе же в той нищете два лета, не опечалися, ничему тому не поропта, и не согреши ни во устнах своих и не даст безумия Богу [79]; и не изнеможе нищетою, но паче первых