Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

их избегать. Человек уравновешенный, спокойный, мало думающий всегда счастливее, хотя я таких не люблю». – «А я думаю, что только те и могут быть счастливы, кто воспринимает полностью, с искренней радостью все жизненные явления, находя им отклик в своем сердце. Я думаю, что, кто испытал настоящую любовь, был уже счастлив, потому что пережил минуты незабываемой радости, и, брошенный в бездну страданий, все же будет протягивать руки к любви как к самому яркому лучу, пронизавшему сумрак его жизни, и благодарить судьбу и за радости, и за страдания любви». – «Да, но такое чувство переживают только немногие, потому что любить по-настоящему не все могут», – задумавшись, сказал он.

Поезд подошел к Детскому, и мы в санках, на извозчике, быстро поехали по снежной, белой дороге. Все деревья стояли в инее, мороз пощипывал пальцы рук, и Павлуша согревал их в своей руке. Я смотрела в морозное звездное небо, и на моих губах была счастливая улыбка; я улыбалась своему восторженному настроению и белому, сверкающему снежному вечеру.

18 февраля. В этот день Мария Ивановна обратила внимание, что мои глаза радостно сияли и я была в восторженном настроении. Я была еще полна впечатлениями вчерашнего вечера. К нам пришел Миша и с Катей занимался английским языком. Я и Алеша сидели на диване в темной комнате. «Скажи, ты хотела бы знать что-то интересное про Павлушу?» – спросил Алеша. – «Да, хочу», – ответила я. – «Хорошо, я тебе скажу, только за сто поцелуев». – «Не много ли будет?» – засмеялась я. Эта обычная история с Алешиными поцелуями мне надоедала, и я возражала. Оказалось, он слышал разговор Наташи с Павлушей обо мне. «Нравится ли вам Таня, и почему вы за ней ухаживаете?» – спросила Наташа, обращаясь к Павлуше. – «Она хорошая, умная девочка, и только, а ухаживать здесь просто больше не за кем».

Хорошо, что было темно, и Алеша не видел, как я побледнела. Он ушел, а я еще долго сидела в темноте, прислонившись лицом к спинке дивана. Я чувствовала, как против моей воли по моим щекам скатывались слезы. Я крепко сжимала свое лицо пальцами, но и по ним бежали слезы. Я вся дрожала, как в лихорадке, мне было больно и обидно, я ощущала, как болит мое сердце. В одну минуту были разбиты все лучшие мечты, сдернуто розовое покрывало, оскорблены лучшие чувства и первая доверчивая любовь. Правда, я не сомневалась и раньше, что я для него безразлична, но бессознательно верила в успех. О, как это все глупо и как я стыжусь своей слабости и своих слез! Как я не могла понять, что Павлуша ко мне относился только как к славной, умной девочке, с которой говорить можно о многом, и ухаживал за мной только потому, что не за кем было ухаживать? А я была так доверчива, что не сумела скрыть свое чувство. Ведь это, возможно, доставляло ему удовольствие. Если бы он не обращал на меня внимания, мое увлечение, может быть, прошло бы. Но разве я вправе его винить? Он ухаживал за мной, как и другие мальчики. Я сама во всем виновата, и это будет мне хорошим уроком.

Когда ушел Миша, Катя в этот вечер долго играла грустные мелодии, а я, забившись в угол дивана, сомкнувши веки, слушала знакомые мотивы, которые обостряли мои чувства, и моя любовь мне казалась ярким цветком. Мне было жаль, что так рано должен увянуть в моем сердце этот цветок. А звуки музыки плакали вместе со мной, и в глазах, мелькая, опадали увядшие листья. Сразу погасли огни, которые радостью освещали жизнь. Боже, как это было тяжело и больно!

23 февраля. Вчерашний день не принес ничего нового. Я Павлушу видела меньше часу, когда уходила на урок английского. Наружно я была спокойна, но невесела. Мне надо было овладеть собой. Вечером я поехала в Ленинград на свадьбу к Марусе. Я не буду ее описывать, в другое время и при другом настроении она бы больше привлекла мое внимание, но теперь мне не до этого.

Мне было на свадьбе не весело. Я была окружена малознакомыми людьми, мало для меня интересными. Домой я вернулась на другой день и на вокзале увидела Павлушу, он пришел меня встречать.

25 февраля. Утром получила письмо из дому, в котором мама писала, что мой украинский костюм пропал, теперь это выяснено. В другое время меня бы это огорчило. Дальше мама писала, что за последнее время мои письма почему-то стали реже и что они – как вода, ничего не дают. Чему это приписать? 11 февраля было папино рожденье, а я его не поздравила, как это могло случиться? В конце концов, поздравительная открытка – мелочь, и это не главное, но для него невнимание с моей стороны имеет большое значение. Он, конечно, даже не упрекнет меня в этом, но я-то сама разве могу простить себе эту невнимательность и нечуткость? Но это еще не все. Я прочла папино письмо и почувствовала, как в висках стучит кровь. Он писал: «Пиши нам больше не о ерунде всякой, о маскарадах, вечерах и фокстротах, которые тебя сейчас больше интересуют, чем науки и книги. Я считаю, что оставил тебя для того, чтобы ты получила хорошее законченное образование, а вижу, что начинаю ошибаться в тебе все больше и больше. В тебе начинает сказываться истинная дочь Евы. Я советую тебе хорошо над этим подумать и постараться получить при окончании хорошую аттестацию, но для этого надо себя зарекомендовать не умением танцевать фокстроты, а чем-то другим, ты хорошо знаешь чем. Поверь, что я все это пишу ради тебя самой, дороже которой у нас с мамой никого нет». Больно и стыдно мне было читать это письмо.

Ведь, действительно, я совсем охладела к занятиям, потеряв интерес к школе. Правда, я, как была, так и осталась среди первых учеников своего класса, но это благодаря лишь своим способностям и тому, что учителя слишком мне доверяют. Основание, на котором держалось доверие, не пошатнулось. И это я, гордившаяся своим стремлением к знанию, первая ученица! Стыд и боль самолюбия будут мне полезным наказанием.

27 февраля. Мне очень неприятно писать об этих днях, тяжелых для меня, когда у меня закружилась голова и я пошатнулась под порывом налетевшей бури. Я сознавала, что надо не подать виду, что что-то случилось, и сохранить с Павлушей хорошие отношения, надо скрыть в смехе и потом побороть свое чувство. Ведь то, что было, вернуть нельзя, но с этого дня