Издательский проект Петра Первого. Илья Копиевский и новые русские книги - Юрий Петрович Зарецкий

Весной 1702 года, вскоре после прибытия Копиевского в Берлин, переговоры начались, однако они были осложнены тем, что для ввоза книг в Россию в обход привилегии, полученной ранее Тессингом (а не Копиевским, как считал Лейбниц), требовалось разрешение Петра. Чтобы преодолеть это препятствие, в июне 1702 года Общество направило запрос («мемориал») на получение такого разрешения русскому послу в Гааге Андрею Артамоновичу Матвееву. Черновик его, включающий мало кому известные подробности деятельности Копиевского, был явно составлен не без участия его самого404. В «мемориале», в частности, сообщалось, что сначала Копиевский работал вместе с амстердамским купцом, получившим привилегию на печатание «научных и душеполезных книг», а после его смерти, хотя многие искали сотрудничества с ним, опасаясь обмана, решил уехать из Голландии. Свои же услуги Обществу, как было сказано дальше, он предложил потому, что разделял его цель «распространить свет знаний возможно шире у тех берегов и народов, которые меньше всего просвещены». После этой декларации следовало заявление о намерении Общества организовать с помощью Копиевского типографию для печатания русских книг – на выбор царя или кого-то из его доверенных лиц. Документ предполагал также и возможный порядок их распространения: изданные книги «Копиевский будет доставлять в Гамбург или Архангельск для продажи специальным уполномоченным»405.

На переговорах, затянувшихся не на один месяц, шло обсуждение конкретных условий контракта, составленных на основе предложений «мемориала». Черновик проекта контракта, включавший финансовые условия работы типографии, был составлен лично Лейбницем, окончательная же его редакция была вынесена для обсуждения на пленарных заседаниях Общества 18 и 24 августа в присутствии Копиевского. После этих обсуждений переговоры еще некоторое время продолжались заочно, пока в ноябре не были прерваны406. Все известное об этих переговорах историкам говорит о том, что они шли трудно – то ли из‑за неуступчивости сторон, то ли из‑за нежелания Петра предоставить Обществу право на распространение его печатной продукции в России.

Для Копиевского, очень рассчитывавшего на создание русской типографии в Берлине, их провал стал очередной серьезной неудачей – он лишился не только перспективы улучшить свое финансовое положение, но и возможности удовлетворить свои амбиции лучшего в Европе издателя «ученых» славянских книг. Оставшись без каких-либо источников существования, обремененный платежами по иску де Ионга, он начал искать любые возможности для возобновления своей издательской деятельности, ставшей теперь главным делом его жизни.

Копенгаген

Не забывал Копиевский, конечно, и о своих прежних тесных связях с русским правительством, рассчитывая получить от него хоть какую-то поддержку. В ноябре 1702 года по приглашению русского посла в Дании А. П. Измайлова, с которым летом встречался в Берлине, он переезжает из Берлина в Копенгаген. Однако этот переезд не оправдал его ожиданий: кроме переводов, платы за которые ему едва хватало на жизнь, никакой помощи от русских в Дании он не получил.

Между тем интерес к Копиевскому как издателю славянских книг не угасал со стороны иностранных лингвистов и богословов евангельско-пиетистского направления. Одним из них был шведский ученый и дипломат Юхан Спарвенфельд, рассчитывавший с его помощью издать латинско-русский словарь, работе над которым он посвятил долгие годы и который считал главным трудом своей жизни407. Другим известным ученым, заинтересованным в использовании русской типографии Копиевского, был автор вышедшей в 1696 году в Оксфорде первой грамматики русского языка Генрих Лудольф408. Последний был хорошо осведомлен не только о книгах Копиевского, но и о его переговорах со шведами об издании словаря Спарвенфельда. Об этих переговорах в 1703 году он подробно сообщал в письме лектору «Конгрегации евангелизации народов» в Риме Ивану Пастричу (Ivan Paštrić, Iohannes Pastritius, Giovanni Pastrizio), допуская возможность переезда ученого «белоруса» в Швецию:

Славянский словарь Спарвенфельда не был напечатан в Амстердаме, как предполагалось: некий Илья Копиевич, белорус, напечатал в Амстердаме по царской привилегии различные русские книги и, между прочим, русско-латинскую грамматику, предназначенную для обучения латинскому языку русских. Доктор Бергиус, генеральный суперинтендант Ливонии в Риге, ведет переговоры с упомянутым Копиевичем о переезде его со своей типографией в Швецию для печатания словаря Спарвенфельда за счет короля409.

Внимание Лудольфа к Копиевскому было связано, однако, не со словарем Спарвенфельда, а с новой волной интереса немецких пиетистов к изданию религиозной литературы на русском языке. Этот интерес теперь инициировал их признанный глава – знаменитый богослов и педагог, профессор университета в Галле Август Франке. Имея обширные связи среди своих единомышленников в Европе, он вел переписку со многими из них в разных странах, включая Россию. В частности, среди его корреспондентов были пастор Глюк и его преемник Иоганн Паус, информировавшие Франке о событиях, происходивших в Москве410.

По свидетельству Копиевского, в 1702 году Франке встречался с ним в Берлине для обсуждения возможностей их будущего сотрудничества411. Через полтора года их переговоры возобновились в Копенгагене при посредничестве находившегося там Лудольфа. 15 февраля 1704 года, явно с его подачи, Копиевский направляет Франке письмо с выражением готовности приступить к изданию русских книг в Галле412. Из содержания этого письма следует, что к тому времени «типография» Копиевского уже находилась в Копенгагене, однако за нее ему еще оставалось выплатить значительную сумму – 100 империалов (1000 рублей). Извещая Франке об этом обременении, Копиевский просил его «измыслить пути, способы и средства для высвобождения типографии». Судя по сказанному в письме дальше, его финансовое положение в это время действительно было критическим. Он пишет, что готов отправиться в Галле, однако лишь при условии, что его снабдят «хоть какими-нибудь средствами на путешествие». И следом сетует на тягостные условия жизни в Копенгагене: «Что касается меня самого, то я сижу как в клетке, прельщенный господином московским послом многими посулами, однако начисто покинутый»413.

Спустя четыре дня, 19 февраля, Лудольф информировал Франке о подробностях своих переговоров с Копиевским. Он подтверждал его намерение отправиться в Галле и указывал сумму, которую Франке будет достаточно заплатить ему за славянские шрифты – 100 талеров. Из письма Лудольфа также следовало, что из‑за неуступчивости Копиевского их переговоры шли очень непросто.

До Галле Копиевский, видимо, так и не доехал, однако сделка с Франке все же была заключена: он, как и предлагал Лудольф, продал ему центнер своих шрифтов414. Это, безусловно, существенно улучшило материальное положение Копиевского, однако не оправдало его ожиданий в целом: от сотрудничества с Франке он рассчитывал получить гораздо больше. В упомянутом раньше письме от 15 февраля 1704 года он предлагал ему не славянские шрифты, а свои