Дубль два - Олег Дмитриев

— Куда ехать — я знаю. Кого искать — тоже. Где — наверняка разберусь на месте, — я говорил медленно, глядя на экран, где показывали бескрайние просторы тайги, снятые с квадрокоптера. Крайне умиротворяющее зрелище. И своевременное. Но раньше я никогда не вглядывался в деревья, казавшиеся одинаковыми, с таким вниманием. И не пытался найти среди них одно, что было бы значительно больше прочих.

— Есть шансы, вполне себе реальные, что меня будут искать. И мне совсем не хочется, чтоб нашли. В Белых Берегах осталась куча ниток, что ко мне тянутся. И пауков, что на них сидят, — Шарукан кивал, будто подбадривая, поощряя говорить дальше.

— Алисину квартиру надо продать. Бизнес, а точнее товарные запасы — тоже. Форда надо менять, — тут я даже вздохнул. Старый друг был привычным и родным, нас многое связывало. Но, судя по словам Мастера, никто не дал бы гарантии, что невесомая и невидимая глазу семечка-спора не путешествует до сих пор где-то в недрах системы вентиляции и кондиционирования. И после химчистки, мойки и замены фильтров такая гарантия тоже не появится.

— Это несложно. Когда к отцу Сергию собираешься, — старый Мастер назвал Хранителя старым именем.

— Завтра, чего ждать-то? Если я правильно понял просьбу Дуба — медлить нельзя. Вряд ли я ещё какую-то родню по дороге встречу, чтоб поменять один день на две жизни, — я пожал плечами.

— Ты правильно всё сделал, Ярослав. А случайности, — начал он.

— … неслучайны, — подхватил я. Шарукан по-доброму, светло улыбнулся и подставил мне правую ладонь. По которой я и хлопнул.

Ночью мне снился странный сон. И он вряд ли был связан с ягодно-виноградным напитком — выходили мы из ресторана, кажется, ещё свежее, чем входили в него. Почему-то казалось, что дело было в глотке отвара из старого зелёного термоса.

Холодно. Сыро. Поздняя осень.

Странная легковая машина, серая, древняя на вид, ехала по просёлочной дороге, старательно объезжая лужи и просто ямы, без воды. За ней, бодро проваливаясь в те самые выбоины, поднимая тучи холодных грязных брызг, прыгал тентованный грузовик. С чёрными крестами на борту и двери.

Легковая остановилась, открыв двери странно, задом наперёд. Из неё по очереди выбрались три фигуры. В блестящих кожаных плащах. Начищенных сапогах. И фуражках с высокими тульями, на которых распахивал крылья орёл. И со сдвоенными молниями на петлицах. Грузовик остановился позади, оттуда посыпались солдаты в полевой форме, без плащей. Троица подошла ближе к высокой кривоватой осине, что росла прямо возле обочины. На стволе дерева белел участок со снятой корой. Там что-то было начерчено, но что именно — отсюда не разглядеть. Обсуждая что-то громко, срываясь на крик, офицеры были заняты общением и собравшей на себе всё внимание картинкой на дереве. Поэтому не обратили внимания на ветер, что поднялся листве. И на ветку, что сломал сильный порыв. Падая аккурат между ними, она едва коснулась их лиц чудом сохранившимися на ней листьями. На землю одновременно упала и ветвь, и три офицера СС. Направленные в эти края личным приказом барона Филиппа фон Лютцельбурга, руководителя отдела ботаники Аненербе. Общества по изучению истории и наследия предков, как убедительно говорили его создатели. На листе с текстом приказа стояла виза Во́льфрама Зиверса, генерального секретаря этой организации.

Бойцы высадили в окружающий лес почти все патроны, прежде чем подобраться к телам офицеров. Один, кажется, ещё шевелился. Обратно машины, легковая и грузовая, ехали, не обращая на дорогу и рельеф ни малейшего внимания, под панические крики водителей и пассажиров.

На следующий день из рычавших грузовиков, замерших чёрным кольцом вокруг деревни, которых понаехало видимо-невидимо, выскакивали солдаты с ничего не выражавшими лицами. И точно такими же эмблемами на кокардах. Только на эмблемах не было кожи и мышц — только черепа и скрещенные кости под ними. Больше трёх сотен жителей этой и ближайших деревень были расстреляны ими в тот день. Из пулемётов. Патронов никто не считал. Леса прочёсывали остаток осени и половину зимы. А когда сошёл снег — сожгли деревню дотла, вместе с ближним лесом. Далеко, в нескольких километрах от чёрного пепелища, скорбно опали едва появившиеся листья на старой Осине. Дерево оплакивало погибших родичей. Под ним стоял на коленях с непокрытой головой небритый мужчина в ватнике, с густой проседью в тёмно-русых волосах. Из-под больших очков с сильными линзами текли слёзы.

Просыпаться было физически больно. Казалось, за ночь меня всего свело судорогой, и теперь для того, чтобы принять любую другую позу, нужно было сперва долго разминать окаменевшие мышцы. За этим занятием меня и застал Шарукан, зашедший в комнату без стука.

— Громкие сны ты смотришь, Странник. Павлика разбудил, — говорил, вроде, неодобрительно, но мне почуялась тревога в его глазах.

— Деревня… сожгли… эсэсовцы, — еле слышно просипел я. Видимо, голосовые связки тоже надо было как-то размять сперва.

— Про Хацунь, значит… Так и подумал я. Павлик видел страх и много боли. А ещё тоску, страшную, неизбывную, нечеловеческую. Правду, знать, говорят, с того времени и пошла на спад сила нашего Дерева. Последнего в этих краях, — грусть в голосе Мастера тоже была острой, ощутимой почти физически.

— Как… Павлик… — наверное, Шарукан больше угадал, чем услышал. Потому что понять тот хрип и скрежет, что выходил из горла, я бы и сам не смог.

— Первая Речь. Начальная, родовая, элементарная. Детям она доступна с рождения, даже раньше. Потом забывают, когда переучиваются словами говорить, а не мыслями. Родители их не понимают — а объясняться-то как-то надо?

Интересно. Но очень похоже на правду. Я в детях, конечно, специалист не то, чтобы небольшой, а, скорее, никакой вовсе, но почему-то мне показалось, что Мастер прав.

— Хорош лежать, весь день проспишь. Поднимайся, пойдём. Твои-то завтракают уже, — нетерпеливо махнул рукой Мастер. И тут же не по возрасту быстро прыгнул вперёд. Потому что я, стоило опустить ноги и подняться, тут же «поплыл» в сторону.

— Всё забываю, что ты недавно… — непонятно проворчал Шарукан, подхватив меня подмышки и усадив обратно.

Его пальцы пробежали по голове и плечам, будто наступая на какие-то нужные и правильные следы, указывая дорогу, по которой тут же побежала кровь в «забитые»