…Разбилось лишь сердце моё - Лев Владимирович Гинзбург

сердца ударили длинные смычки?.. Цыганское пение, объявленное зловредным пережитком, высмеянное пародистами, вновь стало постепенно входить в жизнь, к нему потянулись, прислушались. В толстовском “Живом трупе” для многих заветной стала сцена с цыганами, где Федя Протасов слушает “Не вечернюю” и “В час роковой…”. Пожалуй, с новых постановок “Живого трупа” и началось в те годы возвращение цыганской песни.

И вот был такой вечер, и сцена, декорированная платками цыганских расцветок, гигантскими шалями, и вьюжное, метельное, бродяжное пение…

После концерта я подошел к директору театра, представился, и он тут же предложил мне всевозможную поддержку и помощь.

До этого я искал прототипов в субкультуре молодежного Запада: в битниках, в хиппи, в левых студентах, которые будоражили тогда Запад. Они сочиняли и пели песни протеста, иногда их сравнивали с вагантами. Среди них встречались одаренные, бескорыстные и наивные люди. Были и такие, кто угнетали своим рационализмом, – инфантильные идеалисты. Эти изнывали под бременем бессмысленной воли… Иные сами были не прочь давить и подавлять. Казалось, что их гонит из дома не молодость, а усталость, опустившаяся на человечество.

Мне надо было переводить разгульную, кабацкую лирику вагантов, а я видел дно. В Мюнхене, в ночлежке “Белый дом”, на грязных, вытоптанных коврах, подобно трупам валялись хиппи-наркоманы. В Амстердаме хиппи со всей Европы слетались на площадь Дам. Лежали, сидели, стояли, спали, пели, жевали. Хиппи-негр, который все же ухитрился отрастить до плеч свои жесткие завитки, бессмысленно и тупо бренчал на гитаре. Но, может быть, и его песня дойдет до потомков – причитание, жалоба?..

Но мне повезло. Я познакомился и подружился с артистами цыганского театра. Слушал их пение. Говорил с ними. И прототипами стали цыганы.

Что такое цыганская песня? Не знаю, можно ли вообще вместить ее в привычные рамки того, что мы называем искусством. Здесь нет ничего привнесенного, идущего от умысла или замысла, рассчитанного на эффект: она совершенно безотносительна к реакции слушателя. Цыган даже на концерте поет прежде всего как бы для себя, из потребности высказаться, выплакаться с помощью песни.

С вагантами цыган роднили острое ощущение судьбы, раскованность чувства, доброта, лихость… Их многое роднило.

И те, и другие олицетворяли собой судьбу самого искусства. Его силу. И его бесприютность. Незащищенность.

В начале второго тысячелетия цыгане оставили Индию.

Как разгадать загадку, отчего одно из индийских племен вдруг двинулось через горные проходы, соединяющие Индию с Афганистаном и Персией, через Турцию – на Балканы, чтобы потом, потом – и Земфира, и Эсмеральда, и Кармен, и “Три цыгана” Ленау, и Грушенька, и “Ямщик, не гони лошадей…”, и рвы, рвы, рвы – и – в музее-крематории, прислоненный к печи, большой венок с черными лентами – “Цыганам, погибшим в Дахау” (1/4 цыганского населения, 500 тысяч человек, в годы Второй мировой войны)?..

Была при дворах индийских раджей каста профессиональных плясунов и певцов. При кастовой системе всякое занятие передавалось по наследству. Число потомственных артистов росло, наступал переизбыток.

В Индию вторглись мусульманские захватчики, предки нынешних цыган лишились своих работодателей – князьков, царьков. Кто нуждался в их песнях и танцах? Все остальные профессии были давно розданы, распределены между другими кастами. Бездомным оказалось искусство.

Они попали в разлагающуюся, гибнущую от разврата и роскоши Византию. Здесь еще на них был спрос… Однако надвигалось падение Константинополя…

Доверчивое бродячее племя шумно вошло в Европу. Их встретили с ужасом и недоумением. Почему этот народ не ищет оседлости, не стремится завладеть собственностью, своей землей. Их объявили колдунами, преступниками.

В германских княжествах их пороли бичами. Вырывали ноздри. Мужчинам брили бороды, головы. Изгоняли. Те, кто возвращались, подлежали сожжению. Это была ненависть имущих к неимущим, несвободных – к свободным.

Одна из церковных инвектив, предававшая анафеме безвестного поэта-ваганта, гласила:

“Нет у тебя ничего, ни поля, ни коня, ни денег, ни пищи. Годы проходят для тебя, не принося урожая. Ты враг, ты дьявол. Ты медлителен и ленив. Холодный суровый ветер треплет тебя. Проходит безрадостно твоя юность. Я обхожу молчанием твои пороки – душевные и телесные. Не дают тебе приюта ни город, ни деревня, ни дупло бука, ни морской берег, ни простор моря. Скиталец, ты бродишь по свету, пятнистый, точно леопард. И колючий ты, словно бесплодный чертополох. Без руля устремляется всюду твоя злая песня…”

Они брели под дождем, под ветром. Ваганты, цыгане.

Цыганы скрывались в ущельях, в лесах.

Их язык, в наиболее чистом виде сохранивший санскрит, долгое время считался воровским арго, жаргоном профессиональных преступников.

Кто вник в этимологию слова “рома” – то есть люди, цыганы? Для европейских цыган “человек” и “цыган” – синонимы, “рома”. Все остальные – “гаджо”.

Здесь – через язык выраженная – психологическая самооборона, к которой прибегает преследуемый, отстаивающий свое человеческое достоинство. Я для вас – не человек, а цыган, а на самом деле я-то знаю, что я и есть человек, ром, а все – гаджо.

В своих песнях ваганты также противопоставляли себя кому только могли: святошам, трезвенникам, скупцам, постным книжникам, противопоставляли кабак всему миру, где – “скука, злоба и нужда”, а свою поэзию – “убийственно-скучным” стихам тех, кто “залезли, что кроты, в норы-кабинеты”.

Из Ленинграда в Москву часто приезжала цыганская активистка Рузя, в прошлом организатор цыганских колхозов, а затем и участница партизанского движения на Смоленщине. Приходила ко мне, похожая скорее на грузинку или армянку, смуглая, в строгом черном костюме. Гладко причесанные, с проседью волосы. Бусы из крупного янтаря. Скупой, жесткий жест.

Для многих цыган она была непререкаемым авторитетом, что-то было в ней от предводительницы племени: рассудительность, властность.

Я рассказывал ей о своем замысле, о желании понять это состояние, когда приобщаешься к тайне тайн, к Фортуне, когда задаешь вопрос, который мучил вещего Олега: “Что сбудется в жизни со мною?” Даже просвещенный человек, увидев цыганку с картами, приостановится, задумается: не узнать ли, как повернется жизнь? что ждет? дорога ли впереди и казенный дом или нечаянная радость?..

Ваганты и цыгане – воплощение судьбы.

Самый облик цыган вызывает замирание сердца.

А ваганты предсказывали:

Не спасете

Бренной плоти

От карающей судьбы!..

Грозный, предостерегающий средневековый клич.

Рузя показывала, как гадали настоящие цыганки в старину, смеялась:

– За карты спасибо не говорят. Карты позолотить нужно. Гадалка – профессия серьезная. Если гадают по зеркалу или по руке – не верьте. Шарлатанство. Только по картам.

Но она же говорила:

– Никому не дано разгадать загадки судьбы. Знаю только: самое страшное – обрыв надежды. И страшно, когда кусают за