Издательский проект Петра Первого. Илья Копиевский и новые русские книги - Юрий Петрович Зарецкий

пожелание, которое должно впредь служить назиданием переводчикам: «…О хлебопашстве трактат выправил, [вычерня негодное,] и для примеру посылаю, дабы по сему книги перевожены были без лишних разказоф, которые время толко тратят и у чтущих охоту отемлют»555. Решение удалить подробности он предваряет общей сентенцией относительно стиля немецких книг и повторяет требование о внесении соответствующей правки в перевод: «Понеже немцы обыкли многими расказами негодными книги свои наполнят, толко для того, чтоб велики казались, чего, кроме самого дела и краткого пред всякою вещию разговора, переводит не надлежит»556.

Издание тысячными тиражами сочинений иноверцев создавало другую проблему, не связанную с языком, – необходимость соблюдения вероисповедной чистоты русских книг. Петр был обязан следить за тем, чтобы появление в России переводов сочинений католиков и протестантов не несло вреда вере его подданных. Об этой заботе свидетельствует его поручение Синоду, согласно которому из двух трактатов Пуфендорфа следовало перевести только один, «О должности человека и гражданина». Исключение же второго, «О вере христианской», Петр объяснил его ненужностью для русского читателя («понеже в другом не чаю к ползе нужде быт»)557.

Заботой о сохранении чистоты православной веры его подданных продиктован и упоминавшийся раньше указ Петра Синоду от 19 февраля 1723 года об издании перевода «Мифологической библиотеки» Аполлодора. Помимо предисловия Гавриила Бужинского, царь приказывал включить в эту книгу также отрывки из сочинений христианских писателей, критикующих заблуждения язычников: «в конце той книги окончание из христианских писаний для ведения тое книгу прочитающим, в которых обявить, како язычницы, прежде познания христианского благочестия в неверствии своем заблуждали и каковых богов имели»558.

Трудности перевода

Петровская политика «нормализации» переводов стала одним из важных эпизодов локализации научного знания в России. Она положила начало длительному процессу складывания стандарта русского научного языка, продолженному переводчиками Петербургской академии559. Уже сам замысел создания Академии предполагал особую роль переводов в ее деятельности. Согласно ее проекту, профессора-иностранцы сначала должны были печатать свои работы на латыни, а затем на русском в специальных изданиях, подготовленных академическими переводчиками560. На практике, однако, путь «переноса» их знаний в Россию оказался не таким простым, как изначально предполагалось, – в первую очередь из‑за трудностей перевода.

Историки не раз обращали внимание на то, что в петровское время переложение сочинений европейских ученых встречало множество серьезных проблем, в особенности когда это касалось понятий и терминов, в русском языке отсутствовавших. С. М. Соловьев говорил в этой связи о «страшной трудности передачи научных понятий на языке народа, у которого до сих пор не было науки»561. А П. П. Пекарский, развивая эту мысль, утверждал, что в России «переводить, при отсутствии грамматик и лексиконов и при малом знании иностранных языков, было не менее трудно, чем творить что-нибудь самостоятельное»562. В качестве конкретного примера этих трудностей он указывал на обращение академических переводчиков к читателям, открывавшее «Краткое описание Комментариев Академии наук» за 1728 год563. О чем идет речь в этом предисловии со вполне традиционным для русских печатных книг заголовком «Доброхотному российскому читателю радоватися»?

Рассуждая о трудностях своей работы, его авторы вслед за Петром заявляли, что для передачи смысла какого-либо иностранного сочинения на русский одного знания языка недостаточно – переводчику должна быть знакома еще та наука, о которой в нем говорится. К этому заявлению они прибавляли, что перевод иностранного текста на русский язык требует дополнительных усилий, направленных на то, чтобы сделать этот текст ясным и понятным («благоприятным»).

Посетовав таким образом читателю на свой нелегкий труд, они, очевидно, в подтверждение своих стараний, знакомили его с процедурой проверки качества переводов, принятой в Академии. Согласно ей, для работы над книгой сначала выбирался переводчик, лучше других знакомый с ее предметом. Затем, во избежание «опасностей», его работа проходила стандартную проверку – читалась вслух в присутствии других переводчиков. И только потом – скорее всего, после коллективного обсуждения и внесения поправок – отправлялась в печать.

Для лучшего понимания проблем, с которыми в это время сталкивались переводчики Академии, особенно показательны их оправдания в конце предисловия. Признавая вначале, что русские переложения иноязычных сочинений бывают маловразумительными и не блещут стилем, они затем просят «доброхотного читателя» потерпеть, пока не приобретут больше опыта в своем деле и пока русский язык науки не станет более совершенным.

Эти слова в предисловии настолько выразительны, что здесь уместно привести их целиком:

Не сетуй же на перевод, якобы оный был невразумителен, или не весма красен, ведати бо подобает, что весма трудная есть вещь добре преводити, ибо не точию оба оные языки с котораго и на который переводится, совершенно знать надлежит, но и самыя преводимыя вещи ясное имети разумение.

Зде же по последней мере на сие смотрели, дабы оный яко вразумителен, тако и благоприятен был, ибо с таким прилежанием и опасностию в сем деле поступали, и всякому преводнику такия диссертация [рассуждения] преводить давали, о немже известно знали, что он вещь оную наилутче разумеет, к тому же и самый перевод в присутствии всех преводников читан и свидетельствован был. Ащели же предприятыя опасности не благопоспешно учинилися, то сие токмо прибежище осталося, да тебе умолим, дабы слабости нашей до толе потерпети изволил, донележе язык сам исправнее будет, и преводницы лутче обучатся564.

Заключение

В этой работе я старался по возможности избегать общих вопросов – об истории приобщения России к миру европейской науки и культуры в XVIII веке написаны сотни томов565. Меня интересовали прежде всего люди, их дела и обстоятельства, благодаря которым осуществлялся «перенос» европейских знаний в Россию в печатных изданиях. То, что обычно называют микроисторией. Однако об этих людях, делах и обстоятельствах я рассказывал как наблюдатель, находящийся по отношению к ним в определенной позиции. Эта позиция в значительной мере определялась подходами социальной истории знаний566. Сильно упрощая, можно сказать, что приверженцы этого историографического направления рассматривают знания как продукт человеческой деятельности, производящийся, распространяющийся и потребляющийся в обществе подобно продуктам материальным. Знания, так же как и материальные продукты, имеют свои центры, где наиболее эффективно производятся, и периферии, которые эти знания импортируют. В социальной истории знаний также обращают особое внимание на то, что распространение наук в Европе раннего Нового времени происходило главным образом через печатные книги, издававшиеся в разных странах и на разных языках. Их языковые отличия делали особенно актуальной практику перевода как способа одновременно межъязыковой и