Издательский проект Петра Первого. Илья Копиевский и новые русские книги - Юрий Петрович Зарецкий

Помимо подходов, разработанных социальной историей знаний, при осмыслении «переноса» европейских наук в Россию в качестве рабочих инструментов я использовал также несколько понятий из других социогуманитарных наук: «горизонт ожиданий», «нормализация», «дисциплинирование», «локализация». Последнее мне представляется ключевым для осмысления процесса составления первых русских «ученых» книг. Особая роль «локализации» в этом процессе обусловлена не столько географической удаленностью российского «локуса» от европейских центров производства знаний: гораздо более значимыми здесь были языковая, общекультурная и вероисповедная удаленность их конечных потребителей. Добавлю еще, что, рассказывая истории о появлении первых светских книг в России, я не пытался ответить на вопрос об успешности импорта научных знаний через печатные издания. Так же как и на вопрос о степени близости языка этих изданий с языком науки, окончательно сложившимся в России, как известно, гораздо позже. Оба они являются предметом давних дискуссий, к которым здесь можно добавить только несколько штрихов.

Долгое время вслед за П. П. Пекарским считалось, что «ученые» книги, напечатанные гражданским шрифтом, не были востребованы в России. Причиной этого считалось плачевное состояние образования в российском обществе: «…во времена Петра Великого круг читателей был так незначителен, потребность в чтении так ничтожна, что даже немногие, печатавшиеся тогда книги не находили почти сбыта»568. Такой вывод основывался на двух документальных свидетельствах: а) малом в сравнении с их тиражами количестве сохранившихся экземпляров и б) несчастной судьбе сотен или даже тысяч этих книг, десятилетиями лежавших нераспроданными на складе Московской синодальной типографии и с середины XVIII века уничтожавшихся за ненадобностью569. Спустя сто с лишним лет этот вывод скорректировал С. П. Луппов, предположив, что П. П. Пекарский не учитывал размаха книгоиздательской активности Петра, явно несоразмерной с реальным спросом на книгу в России начала XVIII века570. Он также привел свидетельства того, что петровские издания доходили до многих русских людей разных сословий, в том числе и в удаленных уголках страны. Однако в итоге все же признавал, что очевидный рост интереса к книге в петровское время не следует переоценивать: ему мешали консерватизм влиятельных слоев российского общества и общий низкий уровень грамотности населения571. Следующим в дискуссию о месте петровского книгоиздания в истории русской культуры вступил Г. Маркер, подвергший сомнению методологию подсчета числа проданных книг и способов их распространения, использованную С. П. Лупповым. По его мнению, за исключением учеников школ, студентов и государственных служащих, петровские «ученые» издания были и малодоступны, и малоизвестны. На этом основании, по большей части солидаризируясь с мнением П. П. Пекарского, он заключил, что издательский проект Петра закончился неудачей572. Позднее на эту же тему высказался и В. М. Живов, соглашаясь с мнением большинства исследователей о невостребованности в России петровских книг, но объясняя ее иначе. По его мнению, главной причиной здесь был непонятный большинству читателей «простой русский язык» (то есть не церковнославянский), которым по указаниям Петра делались переводы573.

Добавлю к этим заключениям несколько соображений. Что касается указания П. П. Пекарского на малочисленность сохранившихся петровских изданий, то сегодня положение дел выглядит здесь не столь драматично. С середины XIX века были обнаружены еще десятки, если не сотни их экземпляров, причем работа по выявлению петровских изданий продолжается и сегодня, спустя десятилетия после выхода фундаментального описания книг гражданской печати в библиотеках СССР574. К этому можно также добавить, что, рассуждая о востребованности/невостребованности петровских книг, следует учитывать не только образовательный и культурный уровень российского общества, но и отсутствие в России первой половины XVIII века системы книготорговли, хотя бы отдаленно напоминающей принятую в западноевропейских странах. Направляя свои главные усилия на издание «ученых» книг, Петр мало заботился о способах их распространения (если заботился вообще). По-видимому, он рассчитывал, что эти книги будут либо централизованно рассылаться по учебным заведениям, либо распространяться в его владениях вместе с другими товарами «повольною торговлей».

Что касается языка петровских книг, то он, конечно, вряд ли способствовал интересу к ним читателей. Однако, скорее всего, не по причине его «простоты», а как раз наоборот – несмотря на усилия переводчиков, искренне стремившихся сделать исходные тексты понятными русским людям, эти книги изобиловали разного рода невнятностями и темными местами. Впрочем, я не встретил нигде свидетельств того, что «трудности перевода» останавливали любознательных русских читателей. О том, что переводные книги они читали, помимо архивных документов, говорят и владельческие записи на многих экземплярах этих книг. Эти записи также указывают на то, что читались они на удивление долго.

Сказанное выше о книгах гражданской печати в полной мере относится и к составленным и изданным Копиевским в начале просветительского проекта Петра. В одном из экземпляров пособия по мореплаванию Деграфа, например, имеется запись, сделанная почти сто лет после его выхода: «Чернаморскаго гребнаго флота штурмана прапорщичья ранга Ивана Руднева 1795 года генваря 29 числа в городе Николаеве»575. В большей или меньшей степени лаконичные владельческие записи можно найти и в десятках других амстердамских изданий. А из обнаруженных в одном из экземпляров «Введения краткого», как мы видели, можно составить рассказ о нескольких поколениях владельцев этой книги – вплоть до середины XIX века.

И наконец, еще одно соображение. Мне кажется, что включение в эту книгу отдельных рассказов о появлении первых печатных «ученых» изданий в России дает возможность увидеть картину, в которой микроистория и макроистория вполне благополучно сосуществуют. Сначала какие-то люди, находящиеся в тех или иных конкретных обстоятельствах, составляют/переводят/печатают книги (микроистория). Затем эти книги и содержащиеся в них знания распространяются и потребляются в обществе, в результате чего оно получает тот или иной «прибыток» (макроистория). Впрочем, насколько это сосуществование обеих историй получилось, не мне, конечно, судить.

Иллюстрации

Иллюстративная карта Амстердама. Около 1700 г.

Типография в Голландии XVII в.

Новая церковь в Амстердаме, гравюра начала XVIII в. Atlas Dreesmann Collection/Stadsarchief Amsterdam

Оригинал грамоты Тессингу 1700 г. в собрании Городского архива Амстердама (Stadsarchief Amsterdam. Collectie Handschriften, 5059, No 272. Charter van Peter de Grote)

Титульный лист первой книги, вышедшей в типографии Тессинга: Копиевский И. Ф. Введение краткое во всякую историю по чину историчному от создания мира ясно и совершенно списанное. Амстердам: Тип. Ивана Андреева Тесинга, 10 апреля 1699. Российская государственная библиотека

Карта