Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

иереи (tepeix; = жрец), отделенные от «непосвященных» святилищем (алтарь), а в более позднее время – стеной иконостаса. Иконостас и тайное чтение евхаристических молитв по существу исключили народ из со-служения. Церковная иерархия стала синонимом Церкви, тогда как Народ Божий, лишенный общей харизмы царственно-священнического служения, превратился в пассивный элемент, над которым или для нужд которого совершаются священнодействия. Сакраментальное служение оказалось «первичнее» общины, из которой оно когда-то возникло.

В консервативном сознании, исповедующем Церковь как иерархический институт или «инструмент» в деле личного спасения – спасения собственной души за гробом, – подобное разделение на «посвященных» и «непосвященных» никакой тревоги не вызывает. Напротив, в храме оно вполне удовлетворяется «литургическим символизмом» – собственной «духовной жертвой», выражаемой в молитве и песнопениях, согласием с общим исповеданием веры. Этот же негативный индивидуализм остается и за стенами храма: борьба с грехом направлена исключительно на собственную душу; социальная проекция греха, зло и несовершенство мира признаются неискоренимыми, и всякие попытки преодолеть их – соблазном, вредным для личного спасения. Так разделение церковного тела на «клир» и «мирян» разъяло и образ целостной жизни, раскололо её на сферу церковно-сакраментальную, «сакральную» и на сферу общественно-политическую, «профанную»: «Богу – небеса, храм – священнику, и всё остальное – кесарю».

«Эта эгоистическая справедливость, – возражает Соловьев, – это антихристианское разлучение двух миров естественно и логично, пока мы останавливаемся на неопределенной и отвлеченной двойственности духовного и светского, священного и мирского, забывая третий термин: безусловный синтез бесконечного и конечного, от века совершённый в Боге и совершающийся в человечестве через Христа».

Социальное развоплощение христианства, лишение земного мира непосредственной причастности Божественного призыва к совершенству Царства Божия вызывало у Соловьева негодование и резкий протест. Для него христианство – религия Пресвятой Троицы: Бог открывается миру и как Отец, и как Сын Человеческий, и как Дух Святой. И таинственное веяние Святого Духа Соловьев чувствовал не только в Церкви, но и во всем мире. Дары Святого Духа подаются не только всем членам видимой Церкви, но и всём, кто стремится осуществить безусловную правду. И потому для Соловьева «истинное неподдельное христианство не есть ни догмат, ни иерархия, ни богослужение, ни мораль, а животворящий дух Христов, реально, хотя невидимо, присутствующий в человечестве и действующий в нём через сложные процессы духовного развития и роста, – дух, воплощенный в религиозных формах и учреждениях, образующих земную церковь – его видимое тело, но не исчерпанный этими формами, не осуществленный окончательно ни в каком данном факте. Традиционные учреждения, формы и формулы необходимы для христианского человечества, как необходим скелет для животного организма высшего порядка, но сам по себе скелет не составляет живого тела. Без костей высшему организму жить нельзя, но когда начинают окостеневать стенки артерий или клапаны сердца, то это верный признак неминуемой смерти».

Этот «склероз» исторического христианства, по мысли Соловьева, начался в Средние века, в эпоху принудительной теократии. Подавление человеческой свободы, творчества, научных исканий, социальной и экономической инициативы привели христианское общество к глубочайшему кризису: мир стал уходить от Церкви… Но Соловьев признает и положительное значение за опытом безрелигиозного гуманизма. Царство Божие не может быть осуществлено путем насилия и принуждения. Человек должен пройти через свободу и свободно прийти к Богу. Но прежде всего подлинную свободу должна явить Церковь, сами христиане…

Соловьев был одним из первых русских религиозных мыслителей, выдвинувших идею христианского гуманизма, религиозного обоснования идеалов свободы, культуры и общественности. И здесь он оказался предтечей того значительного духовного движения, которое теперь принято называть «русским религиозным ренессансом XX века». Соединить правду о Боге и правду о человеке, правду о Небе и правду о земле – эта тема стала центральной и для религиозно-философских обществ начала века, и для движения церковного возрождения. Этой теме посвятили свое творчество такие замечательные мыслители и богословы, как Е. Трубецкой, Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк, Н. Лосский, В. Эрн, П. Флоренский, С. Аскольдов, В. Розанов, В. Несмелое, М. Тареев, Л. Карсавин, Б. Вышеславцев, Г. Федотов, В. Зеньковский… И сегодня проблемы, поставленные Вл. С. Соловьевым, остаются творческой задачей для нашей религиозной мысли и церковной деятельности.

В конце жизни Соловьев вновь пересмотрел свою философию истории. В «Трех разговорах» и «Повести об Антихристе» его мысль окончательно освобождается от соблазнов внешнего устроения теократии и оптимистической веры в прогресс. Соловьев предчувствует, что человечество ждёт не только «экологическая» катастрофа, порождённая разрывом с матерью-землёй (одна из тем реферата), но и прельщения ложным созиданием общественной жизни, прельщение «антихристовым добром» («Об антихристовом добре» – заглавие статьи Г. П. Федотова, посвященной анализу «Повести об Антихристе» Вл. С. Соловьева («Путь», 1926, № 5, стр. 55–66). Федотов подчеркивает нетрадиционный, «модернистский» образ Антихриста в соловьевской концепции). Соблазну поддаются и гуманистические «благодетели» человечества, и многие христиане. Антихрист сам устраивает объединение христианских церквей, исходя из предположения, что для каждого вероисповедания дороже всего в христианстве не Христос, а собственная конфессиональная особенность: для католиков это духовный авторитет папы, для православных – «священное предание, старые символы, старые песни и молитвы, иконы и чин богослужения», для протестантов – «личная уверенность в истине и свободное исследование св. Писания». Но под «обманчивой личиной» равенства, сытости и наслаждения будущего общества, наконец-то осуществившего мечту о вечном мире и соединении церквей, скрывается «злая бездна» торжествующего зла и бесчеловечности…

Нет, история не идет по восходящей линии накопления добра – в ней таятся глубокие провалы, катастрофы, неудачи. Царство Божие не может быть осуществлено во всей полноте на земле: до конца истории в мире будут рядом расти пшеница и плевелы. Но Соловьев всё-таки не отказывается ни от идеи Богочеловечества, ни от благовестия Царства Божия. Осуществление – не тождественно свершению; свершение произойдёт за гранью истории. Но именно поэтому христиане должны бодрствовать и работать – здесь, сейчас, всегда. Конец мира есть дело богочеловеческое – человек не только «претерпевает» конец, но и уготовляет его.

Эсхатология Соловьева была – и до сих пор остаётся – крайне популярной в России. Даже люди враждебные Соловьеву, его религиозно-философским идеям, его миросозерцанию любят ссылаться на неё. «Повесть об Антихристе» нередко прочитывается и толкуется почти буквально – как «пророческое видение» начинающихся вот-вот «последних времён»: нашествие китайцев, псевдо-экуменизм церковных правительств, всеобщее господство безбожия, гонения на истинных христиан… Действительно, трагические события последнего полувека как будто подтверждают тревожные предостережения Соловьева и прогнозы современных апокалиптиков. Сегодня во всем мире христиане переживают острый и болезненный кризис, который совпал с общим кризисом нашей эпохи, нашей цивилизации. Ветшают старые формы и представления, мучительно вызревает новое, адекватное современному опыту жизни понимание христианства. Кризис ли это роста или предсмертная агония?