Русские солдаты в Северной Африке (1940–1945 гг.). Эль-Аламейн: неизвестные страницы войны - Владимир Владимирович Беляков

и его женой миссис Холт? Так вот, жена моя заявила, что вряд ли сможет поехать. Ее совсем замучил артрит. Вот я и решил: а что, если предложить ее место твоему украинцу? Тут, конечно, есть две проблемы. Во-первых, он должен прибыть в Лондон до 21 октября. И во-вторых, захочет ли он спать рядом со мной на двуспальной кровати в одном гостиничном номере? Пожалуйста, ответь как можно скорее. Твой Джо».

Милый, милый мой Джо! Я едва успел черкануть ему пару слов в ответ: то же, что я сказал и Юрченко. Сначала я встречусь со стариком и посмотрю, осилит ли он поездку, а там будем решать.

Приехав в Москву, позвонил вскоре в Днепропетровск корреспонденту «Правды» Николаю Борисовичу Миронову. Изложил ему суть дела и попросил помочь организовать поездку в Кривой Рог, ведь от него до Днепропетровска – километров сто, не больше. Миронов ответил, что вряд ли сможет быть мне полезен: в его корпункте нет машины. Значит, надо искать другие варианты.

Дней через десять после этого разговора я был в гостях у давних своих друзей, еще по работе в Бейруте в начале 1980-х годов – Галины и Виктора Голубевых. Обмолвился о Решетицком. И – эврика! Как же это я забыл! Ведь мама Галины живет в Днепропетровске! «Я как раз собираюсь туда в середине августа, – сказала Галя. – Поедем вместе!» А Виктор добавил: «У меня там и машина до сих пор стоит – никак еще не пригоню ее в Москву после работы в Южном Йемене!»

Сказано – сделано. Галина взяла билеты, и вот уже поезд мчит нас в Днепропетровск. Машина Виктора не пригодилась: моим гидом и шофером вызвался стать его друг, Николай Хотинич.

Встреча в Каменном Поле

Видавшая виды «девятка» несется в сторону Кривого Рога. Машин на шоссе мало. «С бензином плохо», – комментирует Николай. Федор Решетицкий объяснил в письме, что сначала надо добраться до села Веселые Тёрны. Найти его не составило большого труда. От Тёрнов свернули направо, и уже через несколько минут въехали в село поменьше, Каменное Поле. Здесь в доме № 91 и живет Прохор Никанорович Решетицкий.

Остановились у ворот. От дома на нас бросилась дворняга, но не зло, а так, для порядку. Дверь оказалась заперта на висячий замок. «Надо спросить соседей», – предложил Николай.

Старушка в доме напротив не сразу поняла, кто нам нужен. «Решетивський? – переспросила она на украинский манер. – Так он тут не живет, его хата через две от моей!»

Пришлось нам вновь залезать в машину и ехать еще метров пятьдесят. Дом, на который указала нам старушка, оказался под номером 92. Ошибся Федор, что ли? Собака на дворе была покрупнее прежней, и Николай на всякий случай вооружился палкой. Маленькая беленькая хата стояла в глубине сада. Заслышав собачий лай, хозяин вышел на крыльцо. Невысокого роста, худощавый, в кепке и домашних тапочках.

– Прохор Никанорович?

– Я!

– Беляков я, корреспондент «Правды» в Египте! Это я вам писал!

– Ну-ну! – неопределенно молвил старик.

– Можно с вами поговорить?

– Давай!

Мы сели на табуретки в тени раскидистой шелковицы, возле умывальника. Только было начали разговор, как, привлеченная стоящей у ворот машиной, заглянула соседка. Она затараторила по-украински, и если бы не Николай, мне бы так и не узнать, что восемь лет назад у старика умерла жена, и с тех пор он остался один. Правда, тут же, в Каменном Поле, живет один из его сыновей, Владимир, но у него своя хата, жена, дети, так что к отцу заходит редко. А ухаживает за стариком его племянница – кормит его, стирает, убирает. Что ж такого, вскинула руки соседка, у племянницы детей нет, что же ей не помочь дядьке!

В продолжение всего разговора Решетицкий слушал с отсутствующим видом, будто не про него идет речь. Я обратил внимание, что, несмотря на почтенный возраст, заметный во всем его облике, в волосах старика почти не было седины.

– Прохор Никанорович, как вы попали в Египет?

– Как в Египет попал? – переспросил старик. – Был на фронте, воевал, а там и в Египет попал. А кончили воевать, оказывается, все плохо! Приехал домой: «Ты был в Египте – в Сибирь!» В Сибирь приехал голый. Лес там грузил краном. Зарабатывал хорошо.

– Ну а в Египет-то вы все-таки как попали? Война началась – вы где были?

– В Египет? – вновь переспросил старик. – Да позабывал все, черт побери! Как попал… Был я в польской армии… – И вдруг задекламировал:

Червоны маки на Монте-Кассино,

За них лили польскую кровь…

Две следующие строчки Решетицкий промямлил, и как потом ни старался я разобрать магнитофонную запись, так и не смог. Зато второе четверостишье прочитал четко, даже с пафосом:

Пройдут лята и веки преминут,

Позастанут стародавние дни.

Но те маки на Монте-Кассино

Червоней еще будут – растут на польской крови…

Да, видно, здорово засело у старика в памяти Монте-Кассино. Отправляясь в Каменное Поле, я как следует полазил по справочникам, чтобы узнать, что это за гора такая в Италии, чем знаменита она в дни войны. Ведь Федор Прохорович упоминал ее в своем письме. И вот что я обнаружил.

В начале 1944 года немецкие войска, отошедшие из Южной Италии, закрепились на заранее подготовленном рубеже Кассино – Ортона, в 120 километрах от Рима. В районе Кассино союзники трижды – в январе, феврале и марте – пытались прорвать оборону противника, но безуспешно. Следующее, четвертое наступление готовилось более тщательно. Началось оно 11 мая – тогда, когда в горах вовсю цветут маки. Наступление развивалось медленно, трудно. Главный опорный пункт фашистов, Кассино, был очищен лишь через две недели, в основном усилиями 2-го польского корпуса. Путь на Рим был открыт…

– Эх, время было такое, много чего было, да позабывал все! – рефреном повторил старик, закончив декламировать слова боевой песни. – Как у пирамид был – помню. Помню, как жили в пустыне, палатки поставили. К палаткам приходили пацаны такие маленькие: «Бакшиш, бакшиш!» Значит, дай что-нибудь! Гоняли мы их от палаток… Да, там было – ой! – нехорошо! Такую жару терпеть! Днем 40–45. Рубашку намочишь – ив палатку. А вечером занятия…

– Так вы в польской армии были?

– В польской.

– Наших-то много было с вами?

– Много, много.

– Как много – тысяча, две или поменьше?

– Да нет, тысячи не было…

– А сколько – сто, двести? – не унимался я.

Старик наморщил лоб. Было видно, что он силится вспомнить, но память уже не подчинялась ему.