Юрий Бондарев - Вячеслав Вячеславович Огрызко

Позже сотрудница редакции «Роман-газеты» И. Алтырцева доложила начальству: «В процессе работы над книгой при подготовке её к изданию в „Роман-газете“ автором были уточнены некоторые мотивировки в сюжетных линиях романа, устранены фактические неточности, сделан ряд сокращений, большая работа проведена над языком романа» (РГАЛИ. Ф. 613. Оп. 9. Д. 2304. Л. 10).

Но одной правкой дело не ограничилось. Всем было очень важно, кто мог бы написать к «Тишине» предисловие. Выбор пал на Бориса Сучкова, и это не было случайностью. Когда-то Сучков работал в Агитпропе ЦК. У него была репутация блестящего знатока литератур Запада. Но в конце 1940-х годов он стал разменной монетой в борьбе нескольких кремлёвских группировок. Его арестовали, и Берия приказал своим подчинённым принести ему на блюдечке показания Сучкова на одного из новых – набиравшего силу секретаря ЦК Михаила Суслова. А Сучков не то чтобы до последнего стоял за Суслова. Он знал: как только он что-то скажет против Суслова, надобность в нём отпадёт, и Берия или кто-то другой его расстреляет. Поэтому лично для него всё закончилось лагерем, из которого он вышел уже после смерти Сталина. И тут ему на помощь сразу пришёл благодарный Суслов. Он устроил его замом к Вадиму Кожевникову в журнал «Знамя», и Сучков вновь заблистал как литературовед.

Маленькое отступление: я не исключаю, что и с отцом Бондарева в конце 1940-х – начале 1950-х годов обошлись так же, как и с Сучковым. Кому-то понадобился на кого-то компромат и арестовали отца писателя, но ничего от него не добились и бросили в лагерь, откуда его выпустили уже после смерти Сталина. Правда, больших должностей ему, в отличие от Сучкова, не предложили.

Пользовавшийся покровительством главного партийного идеолога Суслова Сучков своим предисловием к «Тишине» как бы давал понять: во-первых, роман достоверен, и, во-вторых, в книге всё выверено, в ней нет уклонов ни влево, ни вправо.

Ещё дальше пошёл тогдашний приятель Бондарева критик Лазарь Лазарев. С одной стороны, он, естественно, как профессионал понимал, что «Тишина» – роман, конечно, интересный и нужный, но далеко не гениальный. А с другой, критик заявил, что никакие слабости «не могут помешать поставить новый роман Ю.Бондарева в ряд таких явлений современного советского искусства, как поэма „За далью – даль“ А.Твардовского, роман „Живые и мёртвые“ К.Симонова, фильм „Чистое небо“ Г.Чухрая» (РГАЛИ. Ф. 3418. Оп. 1. Д. 3. Л. 114–115). Это был явный перебор, но, действительно, не помешали.

Тут интересен другой момент. Как после выхода номеров «Нового мира» с «Тишиной» развивались отношения Бондарева с Твардовским? Конкретно с Твардовским – никак. Тот по-прежнему не воспринимал Бондарева как крупного писателя. К тому же ему в это время стал очень интересен Солженицын. По его мнению, он имел большое будущее в литературе, поэтому Твардовский готов был за Солженицына биться на всех этажах власти. Правда, и Бондарева он отталкивать от журнала не стал. Но, как ему представлялось, тот годился не на главное блюдо, а только в качестве приправы.

Судя по всему, всё общение Бондарева в «Новом мире» после выхода «Тишины» продолжало происходить в основном на уровне Евгения Герасимова и Анны Берзер. Он сам в конце 1962 года признавался Константину Воробьёву, что из «новомирцев» регулярно видел одного Герасимова. «Старина, – писал Бондарев Воробьёву 11 ноября, – я два раза встречал Е. Герасимова, спрашивал о твоей вещи (повести „Убиты под Москвой“. – В. О.)» (РГАЛИ. Ф. 3146. Оп. 1. Д. 116. Л. 11).

Герасимову же Бондарев потом принёс и продолжение «Тишины» – повесть «Двое» (в первом варианте она называлась «Не меч, но мир», но потом писателю этот заголовок показался чересчур напыщенным, и он от него отказался). Кстати, тогда же в редакции «Нового мира» появился ещё один нечужой Бондареву человек – Владимир Лакшин, который перешёл из «Литгазеты» на должность завотделом критики журнала. «Бондарев, – записал Лакшин 6 января 1964 года в свой дневник, – принёс новый роман – „Двое“. Беллетристика чуть повышенного уровня, „наш советский Ремарк“».

Естественно, никто рукопись Бондарева в редакции «Нового мира» мариновать не стал. Её быстро прочитали Герасимов, Лакшин, Дементьев, Закс, Кондратович, Сац, ну и, конечно, Твардовский.

16 января 1964 года Лакшин записал в свой дневник:

«Обсуждали с участием Твардовского роман Ю. Бондарева „Двое“. Почти единодушно советовали переписать конец, слишком сусальный. Сомнительны и сцена во Внукове, и драка Константина на платформе с бандитами.

Александр Трифонович говорил, что находит очень реальным основной мотив в поведении героя – страх, и страх именно из-за трофейного револьвера. „Я сам не знал, как от него избавиться, и в конце концов зашвырнул куда-то“.

Нельзя прятать револьвер в чужих дровах, рассуждал Твардовский, дровишки всегда врозь. Одно время герой держит револьвер в томе Брема, в котором вырезано специальное место для „вальтера“. Но ведь там надо подумать ещё, куда девать этот том, он тоже улика.

Александр Трифонович был с Бондаревым мягче, терпимее, чем можно было ожидать. Предлагал ему исправления „по минимуму“, опасаясь, что „максимума“ он не сделает при всей своей работоспособности».

К слову, в тот же день, 16 января, Бондарев вернулся из Ленинграда в Москву и увидел дома письмо от Веры Смирновой, у которой он занимался в Литинституте. Расчувствовавшись, писатель тут же взялся за ответ. «Очень хочется сообщить Вам, – написал Бондарев, – что несколько дней назад я закончил новый роман „Двое“, который является как бы 2-й книгой „Тишины“. Это роман о пятидесятых годах, из прежних героев здесь только двое – Ася и Константин. Роман этот лаконичен (как мне кажется), но писал я его около 3 лет, мучаясь и сомневаясь – пытался на 10 п. листах уложить многое. „Новый мир“ собирается печатать его с 3-го номера. Я пишу Вам это потому, что именно хочется сказать, что буду с нетерпением ждать Вашего суда» (РГАЛИ. Ф. 2847. Оп. 1. Д. 49. Л. 1).

Однако в марте журнал с повестью Бондарева не вышел. Неожиданно вмешалась цензура. «Задержана и повесть Ю. Бондарева», – пометил Лакшин 25 марта в своём дневнике. Начались утомительные переговоры с редакторами Главлита. Как вскоре выяснилось, претензий у цензуры к писателю было немного. «Бондарева, – читаем дневник Лакшина, – подпишут при условии нескольких купюр и переделок. Смятый, расстроенный (ему очень хочется поскорее напечатать „Двоих“), Юра приходил советоваться – не слишком ли его изуродовали».

Бондарев зря волновался. Главное – уцелело. А этим главным была сцена похорон Сталина, описание давки и массовой гибели людей. Её Бондарев выписал очень