Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Аллегра Гуччи

новая любовь) и зло (брюнетка, бывшая). Белое и черное. Нелегко говорить тебе об этом, касаться этой стороны твоей личной жизни. Но я должна это сделать. Сегодня я зрелая женщина, и знаю, что одни отношения могут кончиться, а другие – завязаться и стать только сильнее. Жизнь непредсказуема. Ваш развод, если говорить о причинах сердечных (столь важных для тебя и для меня), касался только вас двоих. Я не говорю, что не страдала из-за этого в детстве. Но потом я поняла, что не имею права осуждать тебя (тем более выносить приговоры) за то, что ты разворошил семейное гнездо. Мы можем примерить на себя роли жены, мужа, родителя, но под ними мы голые, просто обычные смертные люди. Понять всегда лучше, чем осудить. В общем, я бы тоже приняла «других женщин». Когда я произношу резкие слова о Паоле Франки, во мне говорит не обида уязвленной дочери, а рассудительность женщины и матери.

В тот проклятый день, 27 марта 1995 года, ужас и абсурд боролись за то, кто окажется в центре внимания. Первый, ужас, уже забрал тебя и разверз бездну перед моими глазами. Второй, абсурд, проявлялся в два этапа.

Первое проявление случилось через несколько часов после убийства и возникло у дверей квартиры на корсо Венеция. Именно этот момент попадет в новости, адаптированный специально под скандальный формат «войны между бывшими» как «выселение сожителя». На самом же деле синьора Франки спокойно покинет это помещение 17 июля, спустя почти четыре месяца, и вернется в свою квартиру на виа Виттор Пизани, где она периодически оставалась и во время совместного с тобой проживания.

Алессандра была в отчаянии, как и я. Из всех непреложных фактов, которые у нас были до недавнего времени (впрочем, все они были хрупкими, ведь мы типичные дочери разведенных и конфликтующих родителей), остался только один: мы больше никогда тебя не увидим. В квартире в Галерее Пассарелла не было ничего твоего: ты жил в другом месте. Твои вещи, те, что дети тоже считают немного своими, были в Санкт-Морице или на корсо Венеция.

Алессандра и адвокат Пьерджузеппе Пароди вышли и направились к корсо Венеция.

Моя мать осталась дома, лишь попросив Пароди сопровождать сестру. Мы не знаем, думала ли она о том, чтобы свести счеты с соперницей. Но то, что она не поехала с дочерью, – факт. Как и то, что из гордости она никогда не постучала бы в дверь сожительницы бывшего мужа. Третий, и последний, факт – она знала, что, как бывшая жена, не имеет права выгнать Франки из дома, ни тогда, ни потом. Но мы не знаем, какие мысли роились в ее голове. Я уверена, что Алессандра думала только том, чтобы «вернуть» тебя: иметь что-то твое, что-то, что напоминало бы о тебе, что-то, что пахло бы тобой, твоим парфюмом, что-то, что могло бы заменить тебя – иногда человек просит невозможного – и привязать к себе в тот момент навсегда.

На корсо Венеция их приняла незнакомая женщина: Франки так и не появилась. Желание Алессандры смутило ее. Незнакомка огляделась и на подлокотнике кресла в холле заметила твой белый джемпер.

Твои шкафы ломились от рубашек и нарядов. Коллекции часов (твои любимые – прямоугольные с двумя маленькими циферблатами) и булавок для галстуков. Десятки пар очков. Все исчезло. Пусть расчетливые умы думают о продажной стоимости этих «ценностей»: они правы, но они должны обращаться не к нам. Вещь – ничто и в то же время все: это след, свидетельство, доказательство существования. Сегодня мне было бы приятно, если бы один из твоих шарфов обнял меня. Было бы приятно увидеть твое любимое пальто на плечах моего мужа. Обнаружить твои галстуки рядом с улыбкой моего сына, когда он станет достаточно взрослым, чтобы оценить их. Вновь стать той девочкой, которая играла с тобой в футбол, заботливо складывая твою футболку. Думать о тебе каждый раз, проверяя время, и видеть твое запястье.

Кроме джемпера от тебя мало что осталось. Среди найденных вещей был кожаный портфель Gucci, с которым ты обычно ходил в офис. В то утро он тоже был с тобой. Его сначала забрала полиция, а затем сохранил человек, который очень любил тебя, и поэтому спас от варваров. Фабио Франкини Бауманн, твой адвокат, твой самый близкий друг, передаст его мне много лет спустя со словами: «Теперь ты готова открыть его».

Даже сегодня, когда смотрю на портфель, меня охватывает дрожь. Это словно вспышка: я вижу всё, собранное в один кадр. Всё. Я стою у окна в то утро, в пузыре боли и неверия. Семейный переполох за дверью моей комнаты. Сообщения в новостях. Обрывки наших встреч, словно снимки, которые взрываются и разлетаются по комнате. Но прежде всего твоя фотография, твое безжизненное тело, лежащее в холле здания на виа Палестро… «на одной руке покоится голова, а другая рука сложена под телом, будто ты спишь»[5]. Эта проклятая фотография, которую газеты, не стесняясь, публиковали тысячи раз – черно-белую и цветную, всех размеров, – и которую продолжают легкомысленно публиковать до сих пор. Как снимок, сделанный на съемках фильма. Она останется самым уродливым шрамом, выжженным в сознании 14-летней девочки, которой я тогда была, и остается до сих пор в голове женщины, которой я стала.

Это портфель безупречной работы, продуманный до мелочей, сделанный на века. Таких больше не делают. Он был для тебя, словно сумочка для женщины: придатком души, самым сокровенным домашним ящиком, тайным архивом. Смотри, твои инициалы рядом с ручкой: М. Г. Давай поиграем в игру – вытащим все, даже если будет больно. Кожаный блокнот Pineider, в который ты записывал любые мысли, кожаный ежедневник Gucci, ручки, диктофон… Сколько времени прошло, сегодня этими диктофонами почти никто не пользуется. Есть смартфоны – как бы тебе понравились современные технологии. В отдельных карманах лежат запасные очки и солнцезащитные. Все, как ты оставил, за исключением конверта – он появился позже. Внутри него кое-что другое, собранное рядом с твоим телом в тот день. Эти темные пятна, видишь их? Они твердые и сухие. Их тоже раньше не было. Это кровь: твоя кровь. Но давай на этом закончим, ладно? Потому что видения не заканчиваются. Последняя сцена, которая связана с портфелем, всегда одна и та же, и в ней есть своя радость. Я вижу себя ребенком в твоем домашнем кабинете в Санкт-Морице, нашем раю. Ты работаешь, портфель рядом, а я с тобой, локоть к локтю, рисую на листе бумаги то, что в моей голове должно стать Gucci. Мы оба